Исторические стихи и проза, рассказы

[LNick]

Ограбление (Истинное происшествие)
автор Влас Михайлович Дорошевич
Источник: Дорошевич В. М. На смех. — СПб.: М. Г. Корнфельда, 1912. — С. 95

«Руки вверх!» (Народная поговорка.)
Содержание
• 1 I
• 2 II
• 3 III
• 4 IV
• 5 V
• 6 VI
• 7 VII
• 8 VIII
• 9 IX
• 10 X
• 11 XI
• 12 XII
• 13 XIII
• 14 XIV
• 15 XV
• 16 XVI
• 17 XVII
• 18 XVIII
• 19 XIX
• 20 XX

I
Телеграмма Петербургского телеграфного агентства.
ОДЕССА, 8-го октября. — По полученным здесь сведениям, вчера около мыса Тарханкут снова подвергся ограблению со стороны злоумышленников пароход Русского общества «Христофор Колумб». Похищено 147,000 рублей казённых денег. Злоумышленников было 30 человек, пассажиров — до 600. Произошла горячая перестрелка. Масса убитых и раненых с той и другой стороны. Нападавшими оставлены на пароходе бомбы. Злоумышленники скрылись. Подробности неизвестны.
II
От Осведомительного Бюро.
Мы уполномочены заявить, что сообщённое телеграммами известие об ограблении парохода «Христофор Колумб» страдает явными преувеличениями. Сообщение, будто похищено 147,000 рублей (!) казённых денег, не соответствует действительности: у казны таких денег нет. Похищено всего 27 тысяч. Производится строжайшее дознание. Оставленные на пароходе бомбы переданы для исследования в химическую лабораторию и со всеми предосторожностями будут перевезены на полигон.
III
Телеграмма собственного корреспондента.
ЕВПАТОРИЯ, 9-го октября. — Вчера наш город пережил поистине ужасный день. Происходила перевозка оставленных злоумышленниками бомб с парохода «Христофор Колумб» на полигон. В виду этого, жителям было предписано в течение всего дня на улицу не выходить и оставаться дома. Запереть ворота, двери, закрыть ставнями и спустить занавески. Огня не зажигать, папирос не курить. Произведённым в ночь повальным обыском были отобраны у обывателей все имеющиеся спички. Изданы временные правила, которыми объявляется, что дома, в которых у квартирантов будут найдены шведские или иные легковоспламеняющиеся спички, будут немедленно уничтожены вместе со всеми жителями артиллерийским огнём, развалины домов конфискованы в казну, земли под постройками розданы страдающим от малоземелья крестьянам, домовладельцы — оштрафованы на 30,000 рублей, и, помимо сего, жильцы всех смежных домов преданы военно-полевому суду. Правила сохраняют свою силу впредь до уничтожения найденных бомб и далее. В запертых домах было два случая голодной смерти жильцов, не успевших запастись холодными закусками. Местная газета приостановлена на всё время нахождения близ города бомб. Редактор арестован и заключён в тюрьму. Бомб оставлено злоумышленниками на пароходе 800 штук. Перевозка продолжалась целый день.
IV
Телеграмма Петербургского агентства.
СЕВАСТОПОЛЬ, 10-го октября. — Число злоумышленников, напавших на пароход «Христофор Колумб», было не 30, а 60.
КЕРЧЬ, 11-го октября. — Число злоумышленников было 80.
ЯЛТА, 12-го октября. — Число злоумышленников на пароходе «Христофор Колумб» было, по словам пассажиров, 120 человек.
БАЛАКЛАВА, 13-го октября. — Число злоумышленников, напавших на пароход «Христофор Колумб», было, по словам команды, 240 человек.
V
От Осведомительного Бюро.
Мы уполномочены официально сообщить, что число злоумышленников, напавших на пароход «Христофор Колумб», колеблется между пятьюдесятью — восьмьюдесятью.
VI
От собственного корреспондента.
АЛУШТА, 14-го октября. — На основании тщательно проверенных данных, могу сообщить вам, что паника, охватившая пассажиров парохода «Христофор Колумб», не поддаётся описанию. Больше ничего не известно.
VII
Телеграммы агентств и разных корреспондентов от 15-го октября.
ОДЕССА. — Розыски злоумышленников ведутся тщательно.
АЛУПКА. — Арестовано 80 человек. Предполагают — пиратов.
БАТУМ. — Арестовано 50 человек. Предполагают — пиратов.
СОЧИ. — Арестовано 120 человек. Предполагают — пиратов.
ВОЛОГДА. — Арестовано два человека по подозрению в ограблении парохода «Христофор Колумб».
НОВОРОССИЙСК. — По делу об ограблении парохода «Христофор Колумб» арестованы 875 человек. Все сознались.
От редакции. — Оставляем эту телеграмму на ответственности агентства.
ТОБОЛЬСК. — Повальный обыск для отыскания участников в ограблении парохода на Чёрном море дал неожиданные результаты: задержанные 37,827 человек, все, за недостатком улик, отпущены. Зато у жителей найдено 4.875,632 руб. кредитными билетами, совершенно такого же образца, какие были похищены на пароходе «Христофор Колумб». Деньги арестованы впредь до представления владельцами несомненных доказательств в принадлежности им этих денег.
VIII
Телеграмма Петербургского агентства.
ОДЕССА, 16-го октября. — Спешим сообщить отрадный факт. Поведение служащих во время ограбления парохода «Христофор Колумб» выше всяких похвал. Сопровождавший почту почтовый чиновник Иванов подставил грабителям свой живот, говоря: «Лучше режьте мне кишки, чем казённые сумки». Но злодеи разрезали казённые сумки. Капитан парохода обратился к злоумышленникам с длинной и красноречивой речью, произведшей на пассажиров большое впечатление. В кратких чертах обрисовав весь ход революционного движения, капитан сказал, между прочим, глубоко взволнованным голосом: «Доколе же, о Катилины, вы будете злоупотреблять нашим терпением! О, времена, о нравы!» Красноречие капитана, возвысившееся до истинного пафоса, будет, несомненно, по достоинству оценено администрацией Русского общества. Капитан говорил полтора часа. Злодеи, тем не менее, не убедились и ограбили пароход. Полагают, что они не понимают по-русски.
IX
Телеграмма Петербургского агентства.
КИЕВ, 16-го октября. — Вчера, в присутствии приезжих гостей, доктора Дубровина, депутата Маркова 2-го, присяжного поверенного Булацеля и др., состоялось очень бурное заседание «союза русского народа», посвящённое ограблению парохода «Христофор Колумб». Постановлено послать телеграмму с просьбой о предании министра путей сообщения полевому суду. «Союз» постановил считать казённые деньги своими (?) и объявить всем и каждому, что отныне за каждый украденный казённый рубль будет одним только киевским отделом «союза» уничтожаться по 20-ти революционеров по заранее приготовленным спискам. Таким образом, в одном только Киеве, по поводу ограбления на Чёрном море парохода, предстоит 540,000 «уничтожений». Газеты крайнего направления указывают, что в Киеве нет столько и жителей. В городе паника. Население бежит. Поезда переполнены. Прения по вопросу об «уничтожении» отличались особой страстностью. Г. Марков 2-й предлагал уничтожать за каждый рубль по 40 человек: «По пятаку за пару. Как калачи!» — воскликнул он в патриотическом пафосе. Произошёл раскол. Умеренные находили, что и двадцати человек за рубль довольно. Г. Марков 2-й воскликнул: «Изменники! Вот как вы цените революционеров! Ну, так и целуйте их в пятачок!» Решено, впервые, разрешить в «союзе русского народа» спор древлерусским обычаем, очень остроумно названным редактором «Русского Знамени» — «новгородской баллотировкой», т. е. кулачным боем. Такое возвращение к старине вызвало единодушный восторг собрания. В результате «баллотировки», г. Марков 2-й и его сторонники были побиты, верх одержали умеренные, и, таким образом, за рубль будет «уничтожаться» только двадцать человек.
X
Телеграмма Петербургского агентства.
ЕВПАТОРИЯ, 17-го октября. — Найденные на пароходе «Христофор Колумб» бомбы, в числе 800 штук, по исследовании, оказались арбузами. Очень хорошего качества, так называемыми «монастырскими», взятыми пароходом в Одессе для доставки в Ялту. Открытие это сделано случайно. Во время перевозки по городу подозрительных круглых предметов, принятых первоначально за бомбы, один из предметов, несмотря на все принятые меры, упал с воза и раскололся. Все легли на землю, ожидая оглушительного взрыва, долженствовавшего разрушить всю Евпаторию. Но когда, по истечении получаса, взрыва не последовало, подошли и, приблизившись, увидели красное содержимое арбуза с чёрненькими семечками. Арбузы уничтожены артиллеристами. За исключением двух, которые будут посланы для приобщения к следствию.
XI
От собственного специального корреспондента.
ПОТИ, 20-го октября. — Сегодня ваш корреспондент беседовал с капитаном ограбленного парохода «Христофор Колумб», Васильевым 33-м, получившим отпуск и удалившимся сюда для отдыха после пережитых волнений. Капитан плавает по Чёрному морю 62 года и, по его словам, каждую рыбу по имени знает. Вот дословная передача его рассказа.
— Было двенадцать часов ночи. Мы проходили Тарханкут. Место весьма опасное. Я находился в своей каюте и сидел, по принятому обыкновению, совсем голый. На случай крушения, чтобы легче было броситься за борт и плыть. Эту меру необходимой предосторожности мы принимаем ещё со времени катастрофы с пароходом «Владимир». Как вдруг я почувствовал, что пароход остановился, и едва взял в руки спасательный круг, как в мою каюту ворвались разбойники. Не могу вам в точности сказать, сколько их было. Не считал. Но, по всей вероятности, человек 17. Они наполнили всю каюту, и, кроме того, многие выглядывали из дверей. Несколько лиц с направленными на меня «браунингами» я увидел и в иллюминаторе, со стороны моря. Прежде всего они меня обезоружили, отобрав револьвер, лежавший в запертом ящике комода. Затем они подробно сообщили мне, что команда вся перевязана, и категорически потребовали, чтобы я вёл их в помещение, где находится почта. На каком языке они говорили, — сказать не могу. Не разобрал. На моё замечание, что я, в некотором роде, не одет, а на пароходе есть дамы, — предводитель шайки приказал мне одеться. Я подвязал подмышки пробковый пояс, взял в руки спасательный круг, и мы пошли. Долго ли мы шли, — я не знаю. Но отлично помню, как вдруг у окружающих меня разбойников показались в руках бомбы. Тут я, действительно, обратился к разбойникам с речью, умоляя их не губить пассажиров, среди которых есть и дети. Разбойники послушались меня и осторожно положили бомбы в сторону. На пароходе, действительно, была партия арбузов, — но что, кроме того, были и бомбы, в этом я уверен: они долго ещё были видны на палубе даже в темноте ночи. В почтовой каюте мы застали четырёх почтовых чиновников, хотя обыкновенно почту сопровождает один. Все четыре чиновника, как по команде, разрезали четыре почтовые сумки, потом другие четыре почтовые сумки, потом третьи, и так до конца. Забравши все деньги, разбойники направились к шлюпкам. На меня со всех сторон глядели «браунинги». Я приказал команде спустить шлюпку. Помню, что один из разбойников очень много смеялся при этом и издевался над порядками общества. Но лицо его было страшно бледно, и зубы стучали друг о друга. Он высказывал мнения, что шлюпбалки у нас всегда ржавые, уверял, будто тали всегда закрашены, а затем, когда шлюпку начали спускать на талях, он, продолжая издеваться, помню, упал мне в ноги и молил сказать, не течёт ли шлюпка. Я должен был молча выслушивать все эти издевательства, в виду направленных на меня со всех сторон «браунингов». Взяв гребцов заложниками, разбойники уехали и высадились на берег, приказав не двигаться с места. Из предосторожности, так как мне вверены пароход и жизнь сотен пассажиров, я отдал якоря, и простоял на месте до утра. Уже утром, успокаивая в столовой дам, я заметил, что я голый, извинился перед всеми, оделся, и мы пошли дальше. Вот и всё. Если на пароходе не нашли оставленных злоумышленниками бомб, тем лучше: значит, они скатились в море. Но я отлично помню, что у отъезжавших злодеев было у всех в руках по бомбе.
XII
ЕВПАТОРИЯ, 21-го октября. — Отрадный факт! Вчера в здешнем городе задержан злоумышленник, ограбивший пароход «Христофор Колумб». Он оказался мещанином Иваном Тимофеевым Сидоровым. Бумаги все в исправности. Задержание злодея произошло при следующих обстоятельствах. Вчера в харчевню, содержимую турецким подданным Незамай-оглы, явился неизвестный человек, очень бледный, видимо, взволнованный, едва держась на ногах. В руках у неизвестного был круглый предмет, с виду похожий на арбуз, который он нёс с величайшей осторожностью. Спросив, куда бы положить этот предмет, так, чтобы его никто не тронул, — неизвестный человек объяснил, что иначе произойдёт такое несчастье, что никто не останется жив. Предположив, что это бомба, харчевник Незамай-оглы, по его словам, не обратил на это никакого внимания, и порекомендовал положить её под печку. Но когда, сев за стол, неизвестный потребовал себе на 500 рублей чебуреков (местное блюдо) с бараньим мясом, на пятьсот же рублей бузы (местное питьё), и дал 4,000 рублей на чай, — у Незамая-оглы явилось подозрение, и он, выбежав из харчевни, закричал по-татарски: «караул!» Собравшимися людьми и явившимися полицейскими и пожарной командой, злодей арестован. Все похищенные на пароходе деньги, 27,000 рублей, при нём найдены в целости, не истрачено ни копейки. На допросе мещанин Сидоров показал, что обокрал пароход «Христофор Колумб» он один. И добавил, что сделал это нечаянно.
XIII
От собственного корреспондента.
ЕВПАТОРИЯ, 22-го октября. — Несмотря на бдительный надзор, сегодня два часа беседовал с задержанным мещанином Сидоровым. Ограбление парохода «Христофор Колумб», по его словам, случилось следующим образом. Ремеслом он слесарь. Шёл на пароходе в Ялту на заработки. Ночью, будучи не совсем в трезвом виде, бродя по пароходу, Сидоров зашёл на капитанский мостик, не зная, что это строго воспрещается. При неожиданном его появлении на мостике, дежурный помощник и рулевой подняли руки вверх и молча остались в таком положении. Положение, по словам Сидорова, было трагическое. Видя, что пароход куда-то идёт, никем не управляемый, Сидоров в смертельном страхе застопорил машину и побежал к капитану в каюту, сказать, что с командой случилось что-то неладное. Капитан, которого он застал сидящим на койке, действительно, голым, при его неожиданном появлении быстро отпер комод и достал револьвер. Думая, что голый капитан сошёл с ума и хочет его убить, Сидоров ещё больше испугался и хотел стать на колени, — но капитан, подавая ему револьвер, сказал: «Вы хотите ограбить почту? Идёмте!» Не смея ослушаться, Сидоров последовал за голым капитаном, который нёс перед собой спасательный круг. Долго ли они так шли, Сидоров с перепуга не помнит. Но в почтовой каюте, — это он помнит отлично, — был всегда один чиновник. Капитан и почтовый чиновник обменялись несколькими словами. На каком языке они между собою говорили, Сидоров с перепуга не разобрал. Но только после кратких переговоров, Сидоров с ужасом увидел, что почтовый чиновник достал нож и принялся пороть казённые сумки, доставая деньги и передавая их ему, Сидорову, с приказанием: «Берите!» Решив, что и почтовый чиновник тоже сошёл с ума, Сидоров, не смея ослушаться, взял все деньги, и голый капитан приказал ему снова следовать за собой и повёл к лодкам. Дорогой он, Сидоров, увидел лежавший арбуз, откатившийся, видимо, от груды других, и поспешил его убрать с дороги капитана. Но капитан в ужасе закричал: «Бомба!» И Сидоров, по его словам, едва не лишился в эту минуту рассудка. Боясь выронить страшно-опасную вещь, он с осторожностью хотел положить её в сторону, но капитан приказал ему не делать этого, а держать бомбу всё время в руках, так как на пароходе есть женщины и дети. Когда капитан крикнул команду, и на каких-то рычагах, похожих на виселицы, задвигались верёвки, — у Сидорова, по его словам, душа ушла в пятки. Он подумал, что его хотят повесить. Но увидав, что на верёвках спускается шлюпка, понял, что его собираются утопить, так как постоянно читал в газетах, что шлюпки на пароходах Русского общества дырявые. Он кинулся к ногам капитана, умоляя его не топить в дырявой шлюпке, но капитан не внял его просьбе и приказал ему садиться. Сотворив молитву и мысленно попрощавшись с ближними, Сидоров сел в шлюпку, на которой, — он уж не помнит, как, — команда доставила его на берег и, бросив на пустынном берегу совершенно одного, с арбузом в руке и деньгами в карманах, быстро удалилась, не слушая его просьб и мольбы. «Если б я знал, что это арбуз, я бы хоть что-нибудь да съел!» — говорит Сидоров. Мучения его во время скитанья по степи не поддаются описанию. Один, голодный, с бомбой в руках, боясь её куда-нибудь положить, чтобы не случилось с ним несчастия, боясь потерять казённые деньги, без сна, без пищи, бегал он по степи, мечась сам, не зная куда, пока не выбежал на Евпаторию. Остальное известно, В виду ненадёжности местного тюремного замка, преступник переводится в Таганрог, где имеется (?) для этого старинная генуэзская крепость.
XIV
Телеграмма Петербургского агентства.
ТАГАНРОГ, 24-го октября. — Несмотря на все принятые меры, мещанин Сидоров продолжает упорно запираться и признаёт себя виновным только в том, что он без спроса вошёл на капитанский мостик. Назначен полевой суд.
XV
Телеграмма Петербургского агентства.
ТАГАНРОГ, 24-го октября. — Исполнение приговора состоится на рассвете.
XVI
От Осведомительного Бюро.
ТАГАНРОГ, 25-го октября. — Сегодня ночью мещанин Сидоров бежал, разрушив все стены тюремного замка и расковыряв землю под ним до такой степени, что обнажилась земная ось (?). При побеге Сидоровым похищена жена смотрителя, рояль (?) из квартиры смотрителя тюремного замка, пушка и шуба у городского головы. В ремесленной управе в то же время обнаружена недостача 575 рублей. Предполагают и тут Сидорова.
XVII
Телеграмма Петербургского агентства.
ОДЕССА, 30-го октября. — В виду часто повторяющихся случаев ограбления на Чёрном море злонамеренными людьми целых пароходов, администрацией Русского общества пароходства и торговли выработаны следующие правила перевозки пассажиров:
1) При отправлении парохода у каждого пассажира отбирается паспорт, взамен чего ему выдаётся билет на проезд.
Примечание. Пассажирские паспорта следуют не на пароходе, а отправляются почтой в места назначения пассажиров, где и выдаются им обратно местной полицией.
2) Всякий пассажир считается отправляемым этапным порядком.
3) Пассажиры первого и второго класса содержатся в одиночных каютах. Пассажиры первого класса, по желанию, могут требовать себе кандалы. Пассажиры третьего класса этой льготой не пользуются и содержатся в общих, под наблюдением и присмотром караула.
4) Для облегчения, в случае пропажи чего, дальнейших поисков пассажиров и пассажирок, бритьё половины головы обязательно. Мужчинам на щеке, а дамам на плече выжигается, кроме того, клеймо с обозначением месяца, числа и названия парохода.
5) Прогулки и беседы пассажиров между собою не разрешаются.
6) При посадке на пароход все лица, носящие на себе женское платье, свидетельствуются на предмет определения пола.
7) От действия сих правил освобождаются дети, не достигшие 8-летнего возраста.
Правила введены в действие с сегодняшнего дня.
XVIII
Телеграмма Петербургского агентства.
ОДЕССА, 1-го ноября. — Отрадный факт! Благодаря введённым новым правилам о перевозе пассажиров, безопасность на пароходах полная. Публика в восторге. Наплыв пассажиров огромный.
XIX
Телеграмма Петербургского агентства.
ЯЛТА, 2-го ноября. — Сегодня на пароходе Русского общества «Васко де Гама» задержан злоумышленник, проникший, с целью ограбить пароход, под видом шестилетнего ребёнка!
От редакции. — Оставляем ответственность за сообщённое на телеграфном агентстве.
XX
Телеграмма Петербургского агентства.
ЯЛТА, 3-го ноября. — Приговор приведён в исполнение на рассвете.


(От автора темы: "Страшное время царизма - 1912год!" )

[LNick]

Тарханкутъ
авторъ Власъ Михайловичъ Дорошевичъ
Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ III. Крымскіе разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 193
Тарханкут (Дорошевич) въ новой орѳографіи

Мелкими волнами, какъ могильными холмиками, покрыто «морское кладбище». Вдали, словно лампадка въ часовнѣ, построенной надъ могилой, мерцаетъ огонекъ маяка.
Было тихо, ясно, небольшая зыбь.
Пароходъ чуть-чуть покачивало.
Петьковъ взглянулъ на компасъ и оглядѣлъ горизонтъ.
Ярко освѣщенный электрическими лампочками съ рефлекторами, сверкающій большой компасъ слѣпилъ глаза.
Огромные, яркіе круги пошли въ глазахъ у Петькова, но черезъ нѣсколько минутъ глазъ привыкъ къ темнотѣ.
Было тихо и темно въ морѣ. На небѣ горѣли яркія звѣзды. Вдругъ одна изъ нихъ словно упала и зажглась въ морѣ.
На горизонтѣ засвѣтился огонекъ.
Петьковъ весь превратился въ зрѣніе.
Огонекъ разгорался все ярче.
— Судно навстрѣчу.
Вотъ около огонька сверкнула красная искорка.
Рядомъ съ бѣлымъ загорѣлся красный огонекъ.
Петьковъ снова взглянулъ на компасъ.
Въ ярко освѣщенной, мѣдной отполированной чашкѣ огромная стрѣла дрожала въ томъ же направленіи.
— Курсъ вѣренъ.
Онъ снова взглянулъ на горизонтъ по направленію огонька.
Когда огромные яркіе желтые, красные, голубые круги прошли въ глазахъ, — онъ ясно увидалъ бѣлый и красный огоньки.
Разстояніе между ними теперь ужъ увеличивалось. Бѣлый огонь выше.
Огоньки увеличивались.
Вдругъ около нихъ мелькнула зеленая точка.
Петьковъ вздрогнулъ.
Вмѣсто двухъ горѣли, разрастаясь съ каждымъ моментомъ, три огня: зеленый, бѣлый и красный.
— Сбились съ курса!
Онъ скомандовалъ:
— Право!
Боясь взглянуть на компасъ, который слѣпилъ глаза.
Красный огонекъ исчезъ. Въ темнотѣ ярко горѣли, приближаясь со страшной быстротой, зеленый и бѣлый.
— Что жъ это?!
Петьковъ крикнулъ:
— Право на бортъ!
Пароходъ вздрогнулъ. Вода зашумѣла кругомъ.
Бѣлый и зеленый огни, огромные, сверкающіе, неслись на пароходъ.
У Петькова захватило дыханіе.
Холодныя мурашки побѣжали по тѣлу.
Онъ чувствовалъ, какъ волосы словно зашевелились на головѣ.
— Что они? Съ ума сошли?
Онъ дернулъ веревку свистка.
Густой, ревущій гудокъ всколыхнулъ тишину моря и словно съ эхомъ слился съ гудкомъ встрѣчнаго парохода.
Разъ, два…
— Два свистка…
Руки Петькова закостенѣли на рулевомъ колесѣ, за которое онъ схватился.
Вблизи вырисовывался огромный черный силуэтъ парохода, который несся съ бѣлымъ и зеленымъ огнями.
Петьковъ кинулся къ телеграфу машины, повернувъ ручку разъ, два.
Стопъ машина, задній ходъ.
Дзинь… Дзинь… Отчетливо, коротко, рѣзко прозвенѣлъ отвѣтный звонокъ машины.
Внутри парохода что-то запыхтѣло, заклокотало. Вода кругомъ запѣнилась. Послышалось, какъ плещутся волны о бортъ.
На темномъ силуэтѣ встрѣчнаго парохода сверкнуло три огня, — зеленый, бѣлый и красный.
Его огромная масса выросла около самаго борта.
У Петькова опустились руки.
Онъ подставилъ свой бортъ!
Петьковъ закрылъ глаза.
Раздался трескъ, и его сшибло съ ногъ. Откуда-то донесся крикъ.
Когда онъ вскочилъ, надъ нимъ возвышался свороченный на сторону бушпритъ парохода.
Кругомъ слышался трескъ разрушаемаго капитанскаго мостика.
Онъ видѣлъ только фигуру какого-то матроса, который карабкался на свороченный бушпритъ.
Онъ ли крикнулъ, или другой кто, но только крикъ страшный, отчаянный, душу раздирающій, пронесся по пароходу, и ему отвѣтили вопли съ кормы, съ палубы, изнутри парохода, изъ каютъ.
Пароходъ завопилъ, какъ раненый на-смерть.
Моментъ, — и встрѣчный пароходъ, разворачивая бортъ, съ трескомъ и оглушающимъ скрипомъ началъ выдергивать свой носъ изъ разбитаго имъ корпуса.
Какъ кинжалъ изъ раны въ сердце.
Среди воплей, какъ аккомпанементъ къ нимъ, снизу, изнутри парохода, послышался страшный, зловѣщій шумъ.
Шумъ вливающейся въ трюмъ воды.
Петькову показалось, что у него потемнѣло въ глазахъ.
Электричество погасло.
Темнота усилила панику.
Новый вопль ужаса вырвался у парохода.
Ничего, кромѣ воплей, которые неслись въ темнотѣ отовсюду.
Раздавались рядомъ, доносились изъ низу, съ лѣсенокъ, изъ каютъ…
Въ темнотѣ люди хватались другъ за друга, барахтались, отбивались и вопили, какъ будто уже погружаясь въ воду.
Около ногъ Петькова послышался голосъ капитана.
Капитанъ зачѣмъ-то взбирался на мостикъ по разрушенной наполовину лѣстницѣ и кричалъ безсознательно, самъ не понимая, что онъ говоритъ:
— Спокойнѣе… Спокойнѣе… Никакой опасности…
Около мостика раздался какой-то мужской голосъ:
— Капитанъ, мы тонемъ!
Въ толпѣ слышались рыданія.
Сквозь вопли откуда-то доносился хриплый крикъ старшаго механика:
— Выходите изъ машины!.. Изъ машины выходите… Изъ машины!..
Выбѣжавъ первый, онъ спасалъ своихъ кочегаровъ.
— Свѣчей! Свѣчей! — кричалъ капитанъ въ пространство, перегнувшись черезъ перила мостика и не замѣчая стоявшаго рядомъ младшаго помощника, дрожащаго, перепуганнаго, который твердилъ только:
— Капитанъ… капитанъ…
Онъ твердилъ это, надѣвая, какъ слѣдуетъ, наскоро накинутую курточку, дрожащими руками не попадая въ рукава, и, надѣвъ, вдругъ сорвался съ мѣста и чуть не кубаремъ полетѣлъ съ маленькой крутой лѣстницы, крича пронзительнымъ голосомъ:
— Фальшфейера… ракеты…
— Парусъ! — раздался крикъ на палубѣ.
— Сторонись!.. Пустите!.. Парусъ!..
Слышно было, какъ тащатъ по палубѣ что-то огромное, шуршащее.
— Пустите!.. Парусъ!.. Пустите!.. Гдѣ керосинъ!.. Несите сюда керосинъ!..
По палубѣ забѣгали огоньки зажженныхъ штормовыхъ свѣчей.
Откуда-то съ середины парохода съ шипѣніемъ огненной лентой высоко-высоко въ воздухѣ взвилась ракета и разсыпалась на сотни сверкающихъ разноцвѣтныхъ искръ и захлопали римскія свѣчи.
На носу вспыхнулъ огонь облитаго керосиномъ паруса и зловѣщимъ свѣтомъ освѣтилъ страшную картину ужаса, смятенія, поголовной паники.
При его свѣтѣ мачты казались какими-то висѣлицами, тѣни пріобрѣтали огромныя, чудовищныя очертанія, возбуждая еще больше ужаса.
Около мостика какой-то старикъ, ставъ на колѣни, обвязывалъ дрожащими руками спасательнымъ нагрудникомъ плакавшую дѣвочку и повторялъ только, когда метавшіеся по палубѣ сшибали его съ ногъ:
— Тише!.. Тише вы… Тише!..
Женщина въ разорванной рубашкѣ, въ короткой нижней юбкѣ, бѣжала куда-то на корму съ распущенными, развѣвающимися по вѣтру волосами и вопила:
— Петръ!.. Петръ!.. Петръ!..
— Вылѣзай изъ шлюпокъ!.. Вылѣзай изъ шлюпокъ!.. — вопилъ какой-то матросъ.
Но его никто не слушалъ.
Хватаясь другъ за друга, наступая на плечи, на головы, падая, обрываясь, пассажиры лѣзли въ шлюпку, выведенную за бортъ, но еще висѣвшую на таляхъ.
Послышался крикъ, трескъ, стонъ, вопли отчаянія, ужаса.
Тали не выдержали, оборвались, шлюпка рухнула, перевертываясь, увлекая за собой болтавшихъ въ воздухѣ руками и ногами людей.
— Потонемъ еще всѣ съ ними! — крикнулъ одинъ изъ матросовъ. — Айда къ шестеркѣ!
И матросы кинулись, расталкивая толпу, сбивая съ ногъ.
Шестерка закачалась на таляхъ.
Къ ней рвалась толпа.
Оттуда слышались вопли, крики:
— Пустите!.. Пустите!
— Я — женщина!..
— Ребенка!..
— Не бейте!..
Крики ужаса, боли, мольбы, отчаянія.
Кругомъ метались обезумѣвшія отъ ужаса лица съ широко раскрытыми, сумасшедшими глазами, съ растрепанными волосами. Дрожащіе, полуодѣтые, раздѣтые люди, которые бѣгали отъ борта къ борту, отъ кормы къ носу и обратно, ища спасенія.
Около парохода замелькали огоньки шлюпокъ. Около бортовъ слышался плескъ воды отъ бросавшихся съ парохода людей.
Борьба, страшная, ожесточенная, отчаянная, на жизнь и смерть, кипѣвшая на пароходѣ, загоралась и около него, среди отплывшихъ шлюпокъ и утопавшихъ, хватавшихся руками за борта, вотъ-вотъ готовыхъ опрокинуть шлюпку.
Словно какіе-то огромные поплавки, на поверхность всплывали черныя головы, захлебываясь, что-то кричали и исчезали въ набѣгавшихъ волнахъ, которыя душили ихъ съ сердитымъ ропотомъ, плескались о борта погибшаго парохода и съ зловѣщимъ бульканьемъ вливались въ открытые отъ жары иллюминаторы.
— Да вѣдь это я… я… Петя, это я… — кричала, барахтаясь въ водѣ и хватаясь за бортъ шлюпки, женщина, которую обезумѣвшій отъ ужаса мужъ билъ по рукамъ, крича:
— Опрокинете шлюпку!
Какая-то фигура показалась на реяхъ.
Кто-то лѣзъ на мачту, ища спасенія тамъ, оборвался, мелькнулъ.
Послышался крикъ въ воздухѣ, хряскъ упавшаго тѣла, стонъ на палубѣ.
И среди этихъ воплей, криковъ, стоновъ доносились изнутри парохода трескъ и какой-то мучительный скрипъ.
Словно предсмертные стоны.
Пароходъ кормой погружался въ воду, все скорѣй и скорѣй.
— На носъ! Наносъ! Съ кормы! — охрипшимъ голосомъ съ безумнымъ отчаяніемъ кричалъ капитанъ. — Бросай въ воду… руби доски!..
Послышался стукъ топоровъ.
При красномъ свѣтѣ пылающаго паруса матросъ, наотмашь рубившій бортъ парохода и кричавшій: «Сторонись! Берегись!» — представлялъ страшную, зловѣщую картину.
— Рубятъ… Топорами! — вскрикнула какая-то женщина и кинулась черезъ бортъ.
Всѣ обезумѣли, никто ничего не понималъ. Люди съ подвязанными уже нагрудниками бѣгали по палубѣ, ища нагрудниковъ и зачѣмъ-то собирая ихъ по нѣскольку штукъ. Вырывали доски другъ у друга. Женщины вырывали у мужчинъ круги, вцѣпляясь ногтями, зубами въ ихъ руки.
Какъ вдругъ на кормѣ раздался новый, страшный вопль ужаса.
Трескъ — и корма ушла въ воду.
Пароходъ принялъ наклонное положеніе и погружался въ воду все быстрѣе и быстрѣе.
По гладкой палубѣ поползъ какой-то тюкъ, все скорѣй и скорѣй, давя, сбивая съ ногъ, увлекая за собой попадавшихся на пути.
Кругомъ царилъ адъ ужаса, смятенья, отчаянной борьбы за жизнь.
Съ носа все еще летѣли, разсыпаясь въ воздухѣ, ракеты, какъ послѣдніе вопли утопающаго.
«156 пассажировъ и 38 человѣкъ команды!» вспомнился Петькову имъ же сдѣланный контроль билетовъ.
Онъ стоялъ на мостикѣ, въ самомъ центрѣ этого ада, неподвижный, словно закоченѣвши, глазами, полными ужаса, глядя на страшныя сцены, разыгрывавшіяся передъ нимъ, вокругъ него.
Онъ ждалъ гибели вмѣстѣ съ 156 пассажирами и 38 человѣками команды, которые гибли, быть-можетъ, благодаря его ошибкѣ.
Онъ не зналъ, кто виноватъ.
Онъ ли сбился съ курса, тѣ ли неправильно шли, но онъ далъ задній ходъ и задержалъ ходъ, подставивъ свой бортъ.
И онъ гибнетъ вмѣстѣ съ 156 пассажирами и 38 людьми команды.
Онъ стоялъ, не замѣчая даже, что положилъ руку на спасательный кругъ, висѣвшій на перилахъ капитанскаго мостика.
Онъ не видѣлъ ничего около себя. Онъ смотрѣлъ на ту черную, плескавшуюся бездну, гдѣ черезъ нѣсколько минутъ будетъ онъ со всѣми.
Что-то дернуло его руку.
Какая-то женщина, взобравшись на мостикъ, схватилась за кругъ.
— Дѣти мои!.. Дѣти!.. — кричала она.
И вдругъ ему вспомнилась его жена, его дѣти.
Онѣ мелькнули предъ нимъ среди этого ада, какъ живые.
Среди стоновъ, воплей криковъ онъ услышалъ плачъ своего маленькаго сына.
Голова у него пошла кругомъ.
Онъ поднялъ кулакъ, сильнымъ ударомъ отбросилъ кричавшую женщину и просунулъ голову въ спасательный кругъ.
Все завопило кругомъ.
Умиравшій пароходъ издалъ послѣдній, отчаянный вопль смерти и скрылся подъ водой.
Его смыло, схватило, понесло, закружило.
Вода залила носъ, уши, горло; онъ задыхался и услышалъ надъ собой похоронный колоколъ… Разъ… Два…
Петьковъ проснулся.
Утомленный непосильной работой, онъ спалъ, склонившись надъ огромной, сверкающей чашей компаса.
— А? Что?..
Огромный компасъ, освѣщенный яркими электрическими лампочками съ рефлекторомъ, ослѣпилъ зрѣніе.
Въ глазахъ шли красные, голубые, огненные круги.
Петьковъ не видѣлъ ничего.
— Пароходъ по носу! Пароходъ поносу! — кричалъ боцманъ, самъ только что проснувшійся и ударившій въ колоколъ.
Петьковъ чувствовалъ, что у него морозъ пробѣгаетъ по кожѣ и шевелятся волосы на головѣ.
А передъ глазами все еще мелькали огненные, разноцвѣтные круги, — какъ вдругъ среди нихъ онъ увидѣлъ несшіеся прямо на пароходъ зеленый, бѣлый и красный огни.
— Право на бортъ! — крикнулъ было онъ, но оглянулся, увидѣлъ, что рулевой спитъ, облокотившись на колесо, самъ повернулъ руль, кинулся къ телеграфу и повернулъ ручку:
— Полный ходъ впередъ!
Дзинь, — раздалось изъ машины.
Вода закипѣла кругомъ, пароходъ покачнулся, вздрогнулъ, — и бортъ о бортъ съ нимъ, сверкая своимъ краснымъ огнемъ, прошелъ съ шумомъ встрѣчный грузовой пароходъ.
Оттуда слышались свистки, крики матросовъ, ругательства.
Петьковъ разобралъ только:
— Dormo… diavolo…[1]
И стоялъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, крестясь и повторяя:
— О Господи!..
Мелкими волнами, какъ могильными холмиками, покрыто «морское кладбище».
Вдали, словно лампадка въ часовнѣ, мерцаетъ огонекъ маяка Тарханкута.

[LNick]

Бегство

Поcв. матросам М., В., Б.

Кто верит в жизнь, тот верит чуду
И счастье сам в себе несёт…
Товарищи, я не забуду
Наш черноморский переход!

Одесский порт, баркасы, боты,
Фелюк пузатые борта,
Снастей живая теснота:
Канаты, мачты, стеньги, шкоты…

Раскраску пёстрых их боков,
Линялых, выеденных солью
И солнцем выжженных тонов,
Привыкших к водному раздолью.

Якорь, опёртый на бизань, —
Бурый, с клешнями, как у раков,
Покинутая Березань,
Полуразрушенный Очаков.

Уж видно Тендрову косу
И скрылись черни рощ Кинбурна…
Крепчает ветер, дышит бурно
И треплет кливер на носу.

То было в дни, когда над морем
Господствовал французский флот
И к Крыму из Одессы ход
Для мореходов был затворен.

К нам миноносец подбегал,
Опрашивал, смотрел бумагу…
Я — буржуа изображал,
А вы — рыбацкую ватагу.

Когда нас быстрый пулемёт
Хлестнул в заливе Ак-Мечети,
Как помню я минуты эти
И вашей ругани полёт!

Потом поместья Воронцовых
И ночью резвый бег коней
Среди гниющих Сивашей,
В снегах равнин солончаковых.

Мел белых хижин под луной,
Над дальним морем блеск волшебный,
Степных угодий запах хлебный —
Коровий, влажный и парной.

И русые при первом свете
Поля… И на краю полей
Евпаторийские мечети
И мачты пленных кораблей.

17 июня 1919
Коктебель

[LNick]

Волошин (Плаванье)
Плаванье
(Одесса — Ак-Мечеть. 10—15 мая)

Поcв. Т. Цемах

Мы пятый день плывём, не опуская
Поднятых парусов,
Ночуя в устьях рек, в лиманах, в лукоморьях,
Где полная луна цветёт по вечерам.

Днём ветер гонит нас вдоль плоских,
Пустынных отмелей, кипящих белой пеной.
С кормы возвышенной, держась за руль резной,
Я вижу,
Как пляшет палуба,
Как влажною парчою
Сверкают груды вод, а дальше
Сквозь переплёт снастей — пустынный окоём.
Плеск срезанной волны,
Тугие скрипы мачты,
Журчанье под кормой
И неподвижный парус…

А сзади — город,
Весь в красном исступленьи
Расплёсканных знамён,
Весь воспалённый гневами и страхом,
Ознобом слухов, дрожью ожиданий,
Томимый голодом, поветриями, кровью,
Где поздняя весна скользит украдкой
В прозрачном кружеве акаций и цветов.

А здесь безветрие, безмолвие, бездонность…
И небо и вода — две створы
Одной жемчужницы.
В лучистых паутинах застыло солнце.
Корабль повис в пространствах облачных,
В сиянии притупленном и дымном.

Вон виден берег твоей земли —
Иссушенной, полынной, каменистой,
Усталой быть распутьем народов и племён.

Тебя свидетелем безумий их поставлю
И проведу тропою лезвийной
Сквозь пламена войны
Братоубийственной, напрасной, безысходной,
Чтоб ты пронёс в себе великое молчанье
Закатного, мерцающего моря.

12 июня 1919
Коктебель

[LNick]

О боевой деятельности , в том числе в Ак-Мечети, моряков подразделений торпедных катеров Черноморского флота в годы войны рассказывает Герой Советского Союза Рогачевский Георгий Алексеевич — командир звена торпедных катеров 2-го дивизиона 1-й Севастопольской ордена Нахимова бригады торпедных катеров Черноморского флота, старший лейтенант в мемуарах "Сквозь огненные штормы":

"... А вот к минам никак не могли приноровиться. Еще в первый день подорвался буксир севастопольского порта СП-12. На третий день войны, 24 июня, мы, пообедав в столовой командного состава, вышли на веранду покурить. День был чудесный: солнце в зените светило ярко, море синевой отливало на рейде до горизонта. Полный штиль. Курим, смотрим, как маленький буксирчик «Муша» заводит к нам в бухту 25-тонный плавучий кран. Подвел его уже ко второму стволу. И вдруг поднимается громадный водяной столб. Когда он опустился, крана на плаву уже не было, а буксирчик ходил кругами — заклинило руль. На помощь поспешило дежурное звено ТКА. Подобрали людей, и — на мобилизационный причал. Раненых отправили в госпиталь, а десять человек погибли... Вот тебе и чудесный день! Несколько дней спустя, минуя боновое заграждение, на выходе подорвался эскадренный миноносец «Быстрый». Корабль вынужден был сесть на каменную отмель Константиновского равелина. И снова на помощь пошли торпедные катера 11, 21, 31, 51 и 91, сняли 53 человека с потерпевшего корабля и доставили их в Карантинную бухту.
Так встал вопрос: первоочередной задачей является противоминная оборона. Выяснилось еще, что мины эти необычной конструкции — неконтактные. Из истории флота довольно широко известно, как ученые и моряки искали средство для борьбы с этим коварным подводным врагом. Вот почему в бригаду прибыл командующий флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Он собрал всех командиров и катерных боцманов на совещание. В то время ему было немногим более сорока. Я знал, что он пришел на флот в 1918 году, через год вступил в партию большевиков. Наш — катерник. Был командиром катера, отряда, дивизиона, бригады торпедных катеров. До назначения на Черноморский флот возглавлял Амурскую военную флотилию.
Понятно, что у Ф. С. Октябрьского были и свое решение, и рекомендации флотского руководства, специалистов относительно борьбы с минами, но он решил посоветоваться и со своим братом катерником, со всеми сведущими — вплоть до боцмана. На совещании окончательно пришли к выводу: оптимальный способ борьбы с неконтактными минами — использование глубинных бомб для подрыва мин или загрубления их взрывателей.
Тут же было решено провести опытное боевое учение на Инкерманском створе.
Для этой цели выделили три старых катера второй линии, которые уже не принимали торпед. Командир отряда старший лейтенант К. Кочиев прибыл на импровизированный командный пункт руководителя учения. Это был «поплавок» — два понтона с настилом. Здесь же находились и катера. Старший лейтенант довел задачу до личного состава, объяснив, насколько это серьезное и важное дело. Затем «проиграл» с боцманами и радистами порядок бомбометания — как бы провел небольшой тренаж. Но моряк — не моряк, если он в любой ситуации не пошутит.
— Итак, товарищи, все вы попадете в историю, — сказал Кочиев. — Вы первыми в практике Военно-Морского Флота будете уничтожать неконтактные мины бомбометанием!
ТКА-73, ТКА-83 и ТКА-93 вышли из Карантинной бухты в Северную. По отмашке старшего лейтенанта К. Кочиева боцманы и радисты бросали вручную малые глубинные бомбы. Начали бомбометание от боковых заграждений. Держали малый ход, поскольку бомбы нужно бросать с определенными интервалами, чтобы избежать непредвиденного взрыва. Но мин в воде не оказалось. Или, точнее, подрыва мин не произошло. После серьезного разговора на подведении итогов Кочиев снова пошутил:
— Если мы так будем уничтожать вражеские мины, то Черноморский флот останется без глубинных бомб!
И все же, несмотря на первую неудачу, этот способ был взят на вооружение. Правда, в дальнейшем для этих целей катера использовались поодиночно. И не безуспешно. Чаще всего на бомбометание ходил ТКА-93 лейтенанта Б. Г. Енютина. К концу октября 1941 года экипаж подорвал девять мин! А ведь они очень рисковали. Дважды при взрыве мин катер получал повреждения корпуса и механизмов. А бомбометатели боцман М. С. Кудашкин и радист А. Т. Кушниренко получали травмы и контузии.
Бомбометания не были просто самоцелью, своеобразной профилактикой, что ли. Хотя и это важно. Но каждый раз задача ставилась конкретная, боевая. Так, 6 июля отряду торпедных катеров под командованием капитан-лейтенанта Бирзнека было приказано обеспечить [286] выход крейсера «Коминтерн» из главной базы за внешнюю кромку минного заграждения. Крейсер шел из Севастополя фарватером № 1 до подходной точки в районе мыса Тарханкут. В 12 часов 05 минут ТKA-91, следуя по Лукульскому створу впереди по курсу крейсера на расстоянии 6–8 кабельтовых (немногим больше километра), сбрасывал глубинные бомбы «М-1». На траверзе Качи катер подорвал немецкую мину. Она взорвалась за кормой метрах в 50–70, не причинив ТКА вреда. Благополучно прошел фарватером и крейсер, проследовав курсом на Одессу.
Вообще-то, сопровождение целых отрядов боевых кораблей с первых же дней войны стало важной задачей торпедных катеров. Для этого мы заблаговременно производили обследование района от подходной точки до Северной бухты. Строй фронта, дистанция между катерами 4–5 кабельтовых, скорость 32 узла позволяли отряду ТКА обследовать трехмильную полосу — за час около 90 квадратных миль. Затем мы развертывались в строй фронта и, следуя в голове, просматривали поверхность моря — нет ли плавающих мин или перископов подводных лодок. Если ход кораблей приличный — эдак узлов 20, то трудностей в эскортировании у ТКА не возникало. А если тихоходы? Тут уж нам одно мучение! Ходим вокруг них зигзагами, на одном моторе, забегаем вперед, стопорим и ждем, пока подойдет один из них. Хлопот с этим невпроворот, а ведь не ради маневров мы сопровождаем корабли, а охраняем их от нападения врага, от мин.
Я снова несу службу под началом Злочевского. Через некоторое время после того, как взорвалась мина у пирса, было принято решение с целью оперативного рассредоточения наш 2-й дивизион перебазировать в Балаклаву. Меня — вместе с ним (ТКА-42 все еще ремонтировался).
Перед убытием нас инструктирует новый комбриг капитан 2-го ранга А. М. Филиппов. Опять знакомый ТКА-12. Наш катер идет головным. Сзади — весь дивизион. Десять катеров, поотрядно, согласно тактических номеров, в строю кильватера. Смотрю назад. Картина внушительная. Над водой видна только носовая часть и рубка идущего за нами ТКА-22 и дальше — остальных катеров. В Балаклаве нас расставили по звеньям, носом на выход. Наш первый отряд встал у причала, напротив входа в Балаклавскую бухту. Первое звено — в тридцати метрах от двухэтажного домика, где разместился штаб дивизиона.
Меня первым, как «вольноопределяющегося» командира катера, назначают на новом месте службы дежурным по дивизиону. И моему звену первому к вечеру поступает команда на выход в море. Узнав об этом, я тут же побежал к комдиву.
— Товарищ командир, подмените на выход.
— Чего торопишься?
— Ведь наше же звено!
— Еще успеешь наплаваться, нечего суету создавать! — И смягчившись добавил: — Твой сорок второй уже в Севастополе после ремонта испытания проходит... Скоро получишь...
Я, спросив разрешения уйти, направился к пирсу, чтобы проводить старшего лейтенанта Злочевского. Там увидел, что вместе с ним на нашем катере уходит в море и комиссар дивизиона батальонный комиссар А. X. Каримов. «Мне и места нету», — подумал про себя.
Утром возвращается ТКА-22, и командир его младший лейтенант Михайлов докладывает командиру дивизиона:
— ТКА-12 взорвался, личный состав погиб.
В это невозможно было поверить. Как это — погиб? Ведь несколько часов тому назад вот здесь, на этом самом месте, стоял и улыбался старший лейтенант М. В. Злочевский; что-то по-отечески говорил самому младшему в экипаже мотористу старшему краснофлотцу Игорю Кудрявцеву комиссар А. X. Каримов; прошли на свои места лучшие специалисты дивизиона, а может, и бригады, старшина группы мотористов Г. А. Катренко, командир отделения мотористов А. И. Казаков, радист Г. П. Филиппченко. Взмахнул мне рукой за спиной командира перед уходом в море катерный боцман, как и я, мичман В. Е. Степаненко. И вдруг такое: «Личный состав погиб!»
Когда на поле боя ты видишь подкошенного пулей товарища, мстишь за него в атаке, а потом возвращаешься, чтобы захоронить его, отдать последние воинские почести, это тяжело, но по-человечески понятно. Но как понять гибель моряка, вот так ушедшего, словно растворившегося в горизонте, в седой морской пучине?! Это была первая гибель, поэтому особенно тяжелая...
Через сутки после случившегося поступило распоряжение комдива: мне убыть в Севастополь и вступить в командование ТКА-42.
К моему прибытию катер уже провел обкатку моторов на швартовых и ходовых испытаниях. Их обеспечил старший лейтенант К.. А. Пашков из 1-го дивизиона.
— Еще помощь нужна? — спросил он при встрече.
— Не откажусь, — откровенно признался я. Опытный командир помогал мне на выходах: сделали замер скоростей без торпед и с торпедами, определили девиацию компасов в таком же порядке. А тут подоспел и командир отряда капитан-лейтенант Н. И. Дегтярев. Под его наблюдением я и перевел катер в Балаклаву. Итак, ТКА-42 стал в первую линию, в боевое ядро бригады. А для меня этот небольшой корабль IV ранга Военно-Морского Флота стал и родным домом вплоть до июня 1944 года.
Обживали мы его в бухте Ак-Мечеть. Чаще всего на катере приходилось находиться круглосуточно. И мы постепенно приноравливались. Как говорится, отрабатывали свой быт. Спать ложились каждый на своем боевом посту. Командир, то бишь я, располагался на верхней палубе между двух низеньких поручней, за которые крепились отпорные крюки. Пистолет не снимал. Кобура крепилась на пасынках к ремню, сдвинешь свой ТТ на живот, подстелешь брезент, кинешь под голову кожанку и — спокойной ночи. Боцман наш чаще спал в рубке, на подножках, свернувшись там калачиком. Радист сидел на надувных подушках в радиорубке, либо забирался в таранный отсек. Механик облюбовал аккумуляторные ящики по левому борту на входе в моторный отсек. Мотористы — возле своих моторов. Может сложиться впечатление, что у нас там были целые аппартаменты. Как бы не так! Длина катера всего 18 метров, а ширина — 3,3. Умывались на корме с консолей. Питание получали в небольших термосах, которые доставлялись в резиновых надувных спасательных шлюпках, вмещавших двух человек, или на рейдовом катере.
Еще перед войной в ходе боевой подготовки заместитель командира бригады по тылу интендант 2-го ранга Л. М. Пройдаков развернул большую работу по организации базирования торпедных катеров в пунктах оперативного рассредоточения. Леонид Михайлович — опытный моряк, знающий флотскую жизнь до тонкостей.
В гражданскую воевал. Участвовал в бою наших канонерских лодок с флотилией белых у Обиточной косы. Был там дивизионным артиллеристом. Еще до войны интендант 2-го ранга доказал, что он знаток своего дела: он создал маневренную базу, состоящую из подвижных средств. Она-то и есть сейчас у нас в Ак-Мечети: радиостанция — два автофургона, автокомпрессор, автобензозаправщик, торпедовоз, автокран «Январец», плавцистерна с бензином на 50 тонн, походные армейские кухни. И дальше — рейдовый катер, доставляющий нам обед в термосах. Возглавляли маневренную базу обычно начальник службы снабжения капитан Стороженко или же инструктор по физподготовке штаба бригады капитан Шилин. Но главное, конечно, боеготовность. А она была учтена в первую очередь. К примеру, стоянка катера оборудована бочками на мертвых якорях. Заводя за бочку носовой швартов «серьгой», мы были уверены в безопасности катеров даже при штормовой погоде. Одновременно обеспечивалась высокая готовность к немедленному выходу в море.
Да и этот пришвартовавшийся рейдовый катер — не последнее дело. Передав нам термосы, он ушел, а мы расстелили на палубе скатерть-самобранку — брезент — и начали обедать. Я смотрел на людей и все больше приходил к мысли, что в их поведении, характере проявлялись черты этакой праздности. Да, по очереди несут вахту — бдительно, четко. А что еще? Обычного распорядка, где вся деятельность экипажа расписана до минуты, нет. Проверил материальную часть, убедился, что она в боевой готовности — и все, можно отдыхать. Вот, например, механик катера, недавно главный старшина, а теперь уже — мичман Андриади, по сути, вырос в бригаде, хорошо знает службу на катерах. Опытен и командир отделения мотористов сверхсрочник Шулов. А остальные? Моторист краснофлотец Индилов и радист краснофлотец Старенький — в службе первогодки, только из учебного отряда. Боцман Кириченко, хоть и солидный на вид, недавно призван из запаса. То же и я — командир, а опыта у меня совсем мало. «Нет, так дальше нельзя, — решил я. — Надо наводить порядок». Сразу же после обеда, пока все еще не разошлись, а объявил:
— Распустились мы. Для поддержания боевой готовности необходимо восстановить ежедневный утренний осмотр и проворачивание всех механизмов. О замеченных неисправностях докладывать мне. Определим часы ухода за материальной частью...
И тут я понял, что время для таких преобразований выбрано неудачно. Первым возмутился мичман Андриади. Его поддержал другой «старик» — Шулов. Дело в том, что на катере длительное время не было командира и мичман Андриади привык считать себя старшим.
— Вы не командир, а практикант, — заявил мне Андриади. — И не командуйте, что нам делать. Мы еще не знаем, как вы будете действовать в бою...
Хорошо, что хоть на «вы» и без крепких слов. Меня ведь и на самом деле никто официально как командира не представлял, да и форма на мне курсантская, только и всего, что четыре курсовых знака, нашивки мичмана да фуражка с крабом. Одним словом, разговор не получился. Что делать? Решил сходить на шлюпке к командиру звена — ТКА-32 стоял в ста метрах от нас. Удивился П. В. Рубцов: мол, что за визит без вызова.
— Команда выразила мне вотум недоверия, — говорю и вкратце объясняю суть дела. Петр Васильевич посмеялся и говорит:
— Ну что ж, посиди здесь за меня, а я схожу, поговорю.
Часа через два возвращается Рубцов, машет рукой в сторону ТКА-42 и говорит:
— Иди к себе и командуй.
Что он там говорил — не знаю. Но команда встретила меня, как обычно, словно ничего и не произошло. Боцман подал команду: «Смирно!» Только мичман Андриади продолжал дуться, хотя это было не в его характере.
А учебу на катере я начал с отработки боевой организации. Затем приступили к тренировкам в приеме и передаче семафора. В училище мы сдавали нормативы и по флажковому семафору и светом ночью, вот и пригодилось теперь. Изучали значение флагов, отрабатывали сигналопроизволство. На одном из таких занятий рассказал об оказании помощи при швартовке корабля к стенке. Как принимать бросательные, выбирать проводник, а затем и швартов. Как крепить на пал, на кнехты. Я ведь знал морскую практику, и все с удовольствием не только слушали, но и учились вязанию морских узлов, сращиванию троса, заделыванию его конца, чтобы не размочаливался, кнопом, редькой.
А по вечерам — теория. Мы изучали корабельные правила, вопросы морской этики. В один из вечеров углубились и в историю, но нашу профессиональную — катерную.
— Я как-то читал, что в 1916 году царское правительство закупило в США 32 катера-истребителя, — начал разговор Николай Андриади. — С этого, что ль, времени начинаются наши катера?
— Да это всегда так было при царе: у нас изобретут, а царь все равно на поклон к иностранцам — что, мол, наши Иваны, — заметил Василий Шулов.
И был прав. Ведь сама идея создания и боевого использования подобных катеров принадлежит русским, в частности адмиралу Макарову. В 1876 году, будучи лейтенантом, он предложил превратить быстроходный пароход в плавучую базу катеров, вооруженных сперва шестовыми минами и потом движущимися снарядами — торпедами. Эта военно-морская новинка была применена в русско-турецкой войне, тогда благодаря использованию минных катеров русские войска контролировали полностью район переправы на Дунае, в одной из атак потопили турецкий монитор. А у берегов Кавказа уничтожили восемь транспортов. Там же был потоплен сторожевой корабль турков «Интибах» — впервые в мире — нашей, русской торпедой.
— Так что основоположник нашего отечественного катерного флота, — подытожил я, — не иностранец по имени США, а Степан Осипович, то есть русский адмирал Макаров.
Историю русского флота я как будто знал, а советского — тем более. Ведь училище только-только закончил, знания свежи. Рассказал команде о том, что шестилетней программой военного кораблестроения с 1926 по 1932 год предусматривалось строительство 36 торпедных катеров, что уже в 1927 году А. Н. Туполев, возглавив группу авиационных конструкторов, создал первый советский торпедный катер «Первенец». Спустя некоторое время доработанный его вариант ТКА «Туполев» утверждается к серийному производству. В 1928 году на флот поступили первые советские торпедные катера. К концу 1932 года их насчитывалось 50.
— Сколько же их сейчас? — поинтересовался моторист краснофлотец Индилов. [292]
— Это военная тайна, ответил ему радист Старенький.
— Ты что, арифметики не знаешь? — добродушно буркнул боцман Кириченко. — Вот у нас, в дивизионе...
А в бригаде...
И пошел подсчет боевого состава Черноморского флота. Сила оказалась немалая: что-то около сотни торпедных катеров. И, надо сказать, мы, простые моряки, не очень-то и ошиблись. К началу войны на Черноморском флоте их было 84. На Северном — 2. Но в дальнейшем число их там значительно возросло — для ТКА на Северном флоте был один из главных театров боевых действий. Но к июню 1941 там было всего 2 катера. На Балтике — 48. И 135 — на Тихоокеанском флоте. Всего же наш Военно-Морской Флот располагал к началу боевых действий в Великой Отечественной войне 269 торпедными катерами.
Такие беседы, занятия, тренировки, несение дозорной службы, совместная круглосуточная жизнь на нашем маленьком островке — все это сплачивало небольшой боевой коллектив.
Однажды к нам в бухту зашел эскадренный миноносец под флагом комбрига, которым оказался капитан 1-го ранга Пермский. Корабль стал на якорь в центральной части бухты.
До его прихода в воздухе было тихо. Не появлялись вражеские самолеты, да и наши — ни разу. Хотя нам было известно, что прикрывать нас с воздуха должна авиация, дислоцирующаяся в районе Евпатории. А тут только зашел в бухту эсминец, как послышался рев самолетов. Курсом на наши стоянки шли два остроносых истребителя. Мы хорошо различали силуеты наших «чаек»- И-15 и «ишаков» — И-16. Над нами же совсем другие: остроносые, черные, да и по скорости превосходят «чаек» и «ишаков». На посту наблюдения и связи (НИС) появился сигнал: «Самолеты противника». Эсминец открыл зенитный огонь. Мы дружно поддержали пулеметами. Истребители, зачем-то помахав крыльями, скрылись. Насколько быстро они улетели, настолько быстро с аэродрома поступил сердитый сигнал: мы обстреляли своих! На следующий день после обеда на большой высоте снова появился самолет — одиночный. На посту опять сигнал: «Самолет противника». Эсминец, как и вчера, палит из зениток. Мы — молчим, наблюдаем: нашими ДШКА не достать. Прекрасно видим силует самолета. Вроде бы наш тяжелый бомбардировщик ТБ-3 — держит курс на запад. Вот он уже в зоне зенитного огня. Хлюпают выстрелы. И тут из-под крыла бомбардировщика вырывается два самолета поменьше — истребители. А он делает крен вправо и уходит за горизонт. Загадка.
Разгадка приходит очень скоро — из штаба флота. Мы сорвали налет на Констанцу. Авиаторы попытались испробовать новинку на наших зенитках без предварительной информации о пролете. А на флоте в то время было так: если самолет пытается пролететь над кораблем, значит, он — чужой, бей его без всяких сомнений!
У нас же в бухте неразбериха с авиацией закончилась быстро. Эскадренный миноносец ушел в море — самолеты больше не появлялись.
Пережил я и одну свою личную неразбериху. Периодически покатерно мы ходили в Севастополь на обработку корпуса. Наступил и наш черед. Сошел я на берег, гляжу — идет один из наших мичманов-выпускников в форме лейтенанта.
— Привет, — говорю. — Это тебе за какие заслуги лейтенантские нашивки выдали?
— А тебя за что разжаловали?
— Как?
— Да так! Еще в конце июня подписан приказ о присвоении нам всем воинского звания «лейтенант». Все наши мичманы уже давно переобмундировались. Давай в училище: чем быстрее добежишь — тем быстрее станешь лейтенантом!
Ну, думаю, разыгрывает! Поэтому торопиться в училище не стал. Встретил еще одного нашего мичмана. Точно — и этот лейтенант. Довелось-таки идти в Стрелецкую бухту. Ритуал посвящения в лейтенанты был более чем будничным. Снял я все свое курсантское обмундирование, даже тельник забрал вещевик. А вместо него получил лейтенантское приданое, вплоть до простыней и наволочек. Затолкал все в матрасный мешок, да и поволок в бухту Карантинную.
Еще одну новость услышал от своих товарищей по выпуску. Мне нужно было встретиться с Ваней Степановым — моим сокурсником.
— А его уже нет, — ответили мне.
— Как нет?!
— Да жив он, не волнуйся. Лейтенант Степанов добровольцем ушел в морскую пехоту.
Оказывается, многих наших мичманов вызвали к себе командир бригады капитан 2-го ранга А. Филиппов и новый комиссар бригады М. Иванов на беседу, объяснили обстановку на фронте и предложили войти в формируемый 3-й полк морской пехоты. Вместе со Степановым ушли мои сверстники лейтенанты Виктор Лозицкий, Георгий Петров. С ними во главе с инструктором физподготовки бригады капитаном И. Н. Шилиным направились на фронт еще около 60 человек личного состава. Затем убыли 22 ученика катерных боцманов, а в октябре группа наших краснофлотцев влилась в бригаду курсантов Черноморского высшего военно-морского училища — отстаивать Ростов-на-Дону. Ваню Степанова я так и не встретил — 1 октября он погиб в бою под Одессой... 3-й же полк затем занимал оборону под Севастополем, на Мекензевых высотах. А лейтенанты Лозицкий, Петров и Горнаев — все три после ранения, в 1942 году возвратились в бригаду и продолжили службу.
В тот же день я убыл со своей командой на ТКА-42 в Ак-Мечеть — и уже лейтенантом.
— Вот теперь порядок, — улыбнулся мичман Андриади. — А то два мичмана на один катер — многовато...
Снова — к родным бочкам в бухте. А вскоре сигнал боевой тревоги. В считанные минуты снялись с якоря и со скоростью 6 узлов двигаемся на выход из бухты, занимая свое место за ТКА-32 — катером командира нашего звена. За нами два катера «бати» — А. И. Кудерского. От пирса отваливает ТКА-22 под брейдвымпелом командира дивизиона и выходит в голову. Через некоторое время мы у большого транспорта, идущего из Одессы. Занимаем места в кольцевом охранении. Скорость транспорта 12 узлов. Идем на одном моторе, зигзагами. Это не просто. Но главное — наблюдение. В моторном отсеке один Василий Шулов. Индилов вызван для усиления наблюдения. На подходе к мысу Тарханкут начало темнеть. Мы оставляем транспорт, в темноте возвращаемся в бухту, на ощупь занимаем свои бочки.
Это был мой первый самостоятельный выход в море для выполнения боевой задачи. Перед сном я долго думал об этом, о своих действиях, о команде катера — о всех и каждом в отдельности. Перед глазами все стоял транспорт. Мы видели, что творилось на нем, — тьма раненых в кровавых повязках, как и сама Одесса — израненная, но сражающаяся, непокоренная..."

[LNick]

продолжаем:

В бригаде — первая медаль

Зачем были созданы торпедные катера? Казалось бы, вполне понятно, зачем. Раз есть катер, а на нем торпеды, значит, он должен доставить их по назначению. Для этого у него есть и скорость, и надлежащий радиус действий, и экипаж специалистов. Именно так считалось до войны, и это было нашей главной задачей. Еще нам вменялось в обязанность: разведка, высадка десанта и разведгрупп, несение дозоров в системе обороны крупного базирования, прикрытие тральщиков и даже спасение экипажей самолетов.
Чем же мы занимались в первые два месяца войны? В основном — конвоировали транспорты иэскортировали боевые корабли. Еще — производили глубинное бомбометание для подрыва мин. И, безусловно, несли противолодочные, противоминные, противовоздушные дозоры в Севастополе, в Балаклаве, в Керчи, Новороссийске. Особенно часто противолодочные. Всумерках торпедные катера занимали предполагаемый район до появления вражеской подлодки. Сотни глаз просматривали все вокруг, чтобы обнаружить и уничтожить ее торпедой. Напряжение большое, а эффективности — ноль. Спустя некоторое время на катера выдали древнее изобретение под названием «Посейдон». Это была толстая труба с поперечными ответвлениями на конце, на котором на изогнутых рогах — резиновые груши. Мы опускали «Посейдон» в воду, а сами надевали наушники и слушали шум моря. Появится посторонний звук, вращай трубу в нужном направлении — там и находится подводная лодка (если, конечно, она там находится). Это позволило посылать в противолодочный наряд значительно меньше катеров — до одного отряда.
Конечно, попытки использовать ТКА для решения главной задачи: нанесения торпедных ударов по кораблям и судам противника — были, но крайне редки. Ведь где коммуникации противника? В районе устья реки Дунай, у острова Змеиного, Нашим катерам Г-5, у которых радиус действия 140 километров, не достать. Так что основная задача для нас отпадает. Вот разве что Д-3. радиус действия которого 333 километра. Но он был только в бригаде — в Севастополе. И чтобы хоть немного сократить расстояние до коммуникаций врага, этот дальнеходовой катер переходит к нам в Ак-Мечеть.
27 августа в 16.00 были получены данные воздушной разведки флота: обнаружен транспорт на переходе в районе острова Змеиный. Через час Д-3 под командованием лейтенанта Олега Чепика, одного из наших мичманов, вышел в море. На борту флагманский штурман бригады капитан-лейтенант Б. В. Бурковский и командир отряда старший лейтенант К. Г. Кочиев. Со скоростью 25 узлов катер следовал в район поиска. Сначала погода благоприятствовала, но примерно на половине пути начался шторм до 6 баллов. Командир отряда принял решение продолжать выполнение задачи. Встречная волна заставила значительно уменьшить скорость. Компасы показывали не направление, а «погоду» — вертушка ходила вправо-влево на десятки градусов. Попробуй удержи курс!
Прокладка по счислению и тогда и после на ходу не велась. Боцман, правда, делал записи для навигационного журнала на дюралевой дощечке черным карандашом, чтобы вода не смывала, — время, компасный курс, обороты. Но когда я попытался восстановить прокладку по этим записям, то получилось, что ходили мы совсем не по морю, а по берегу. А точным в этих записях было лишь то, что начали мы свой поход на воде. В дальнейшем опытные командиры с этим справлялись, курс держали при любой погоде.
Вот в таких условиях катер под командованием лейтенанта Олега Чепика пробирался в район поиска. И ничего не обнаружил. Ведь даже при ходе 10 узлов транспорт за эти 6–7 часов переместился на 60–70 миль. Вот так, не солоно хлебавши, в 23 часа 40 минут катер повернул обратно. Шли за волной — легче, не так заливает. Тем не менее на рассвете, сбившись с курса, катер сел на отмель острова Орлов в Тендровском заливе и был снят силами личного состава. В Ак-Мечеть Д-3 прибыл в 11 часов 40 минут 28 августа. Хотя и неудачно, но так состоялась практическая проверка возможностей использования ТКА на путях морских сообщений противника, удаленных от наших пунктов базирования.
Д-3 ходил к острову Змеиному еще раз — 30 августа. Погода была отличная, но ночной поиск снова оказался безуспешным.
— Вот если бы авиация корректировала курс, наводила на цель... — сетовал Олег Чепик.
До этого ли было в первые месяцы войны нашей авиации? Да и нам тоже? Мы выполняли все, что диктовалось потребностями дня.
20 сентября получили распоряжение подойти к пирсу. Снялись с якоря. Я аккуратно подрулил, своевременно дал задний ход и заглушил моторы. Все по науке. Комдив, встречавший нас, судя по выражению его лица, остался доволен.
— Стоять здесь в немедленной готовности к выходу! — приказывает.
— Есть! — отчеканил я.
Поставил задачу экипажу, а сам сошел на пирс. Все же какое это удовольствие — пройтись по твердой земле! Когда смотрю — фашисты! Под забором стоит три немецких летчика. Наши истребители сбили недавно бомбардировщик — мы это видели. Вот стоят трое пленных и ждут своей дальнейшей участи под забором: наглые, с презрением поглядывают на меня. «Тьфу ты, — мысленно ругнулся я. — Самолет сбили, а спесь осталась. Ничего, погодите, и спесь собьем!» И так захотелось в бой, что я в нетерпении тут же вернулся на катер. Но выполнять приказ комдива — стоять в немедленной готовности — пришлось целые сутки. Вечером следующего дня он прибыл лично со штурманом дивизиона лейтенантом В. Лясниковым. Мне дали курс и расстояние — и все. Быстро просчитал компасный курс и время перехода в точку на различных оборотах. Белая ракета — и мы отошли от пирса. За нами — длинная цепочка катеров дивизиона. Идем головными.
Ходовые огни выключены. Горит только слабый кильватерный. Маскировка во всем. Стекла рубки снаружи покрашены под цвет катера, чтобы не блестели при луне и на солнце. Оставлена лишь прорезь для механика — следить за буруном впереди идущего ТКА.
Быть головным катером — ответственность немалая. Тем более для меня: выход-то первый. Часто поглядываю на компас, стараюсь точно удерживать катер на курсе. При хорошей погоде это не трудно: когда ход 32 узла, катер сам твердо держит курс. Но время от времени слегка придавливаю «баранку», таким образом подправляя точность лежания катера на курсе. Шли примерно около четырех часов. Указанная нам точка — на подходе к Одессе. Южнее несколько миль. Наконец подошли к означенному месту — береговой черты не видно. Здесь, в море, я узнал, что прибыли мы сюда для прикрытия со стороны моря высадки десанта. Как он нужен был в те дни для осажденной Одессы, объяснять не надо.
С 8 августа 1941 года город на осадном положении. Месяц тому назад к нам в руки попало обращение Одесских обкома и горкома партии. «Враг стоит у ворот Одессы — одного из важнейших жизненных центров нашей Родины. В опасности наш родной солнечный город, — так говорилось в листовке. — Держитесь за каждую пядь земли своего города! Уничтожайте фашистских людоедов! Будьте стойкими до конца!»
Накануне же Ставка Верховного Главнокомандования в директиве от 5 августа требовала: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот». Сегодня общеизвестно, что корабли эскадры под командованием контр-адмирала Л. А. Владимирского сделали более ста пятидесяти выходов, поддерживая наземные войска артиллерийским огнем. А другие виды боевой деятельности? И не перечислишь!
Но враг нажимал. 18 дивизий осаждало Одессу! Бойцы и краснофлотцы, жители города — все встали грудью на ее защиту. Но к 12 сентября резервы кончились. Командование Одесского оборонительного района во главе с контр-адмиралом Г. В. Жуковым телеграфировало об опасности в Ставку. И. В. Сталин лично продиктовал текст ответной телеграммы: «Передайте просьбу Ставки Верховного Главнокомандования бойцам и командирам, защищающим Одессу, продержаться 6–7 дней, в течение которых они получат подмогу в виде авиации и вооруженного пополнения... И. Сталин».
И вот наступило время ставшего затем известным в истории Великой Отечественной войны Григорьевского десанта. В 25 километрах от Одессы в населенный пункт Григорьевка высадился 3-й морской полк, куда вошли и наши катерники, в том числе и товарищи по выпуску из училища. План операции, согласно докладу командующего Приморской армией генерал-лейтенанта Г. П. Сафронова, был утвержден Военным советом Одесского оборонительного района 20 сентября. Чтобы неожиданным ударом отбросить врага от стен Одессы, было намечено следующее:
«1. Днем 21 сентября и в ночь на 22 сентября 1941 года авиация флота бомбовыми ударами по аэродромам и скоплению войск противника в восточном секторе нейтрализует противодействие его авиации и срывает сосредоточение войск.
2. Корабли Черноморского флота мощным артогнем по скоплению живой силы противника подготавливают высадку.
3. После короткой артподготовки кораблей 3-й морской полк высаживается в районе Аджалыкского лимана у Григорьевки. С началом высадки корабли переносят огонь в глубину и поддерживают высадку, сосредоточение и наступление полка в течение дня 22 сентября.
4. 3-й морской полк, закончив к 5 час. высадку, овладевает районом Чебанка, высота 57,3, Старая и Новая Дофиновка, где закрепляется и переходит к обороне. Внезапными действиями с тыла он способствует выполнению основной задачи по нанесению контрудара войсками Одесского оборонительного района.
5. Одновременно с высадкой десанта части 421-й и 157-й стрелковых дивизий осуществляют наступление в восточном секторе с целью отбросить противника и лишить его возможности вести артобстрел города и порта с северо-восточного направления.
6. Истребительная авиация с рассветом 22 сентября содействует наступлению 3-го морского полка и прикрывает корабли поддержки с воздуха.
7. В тыл противника выбрасывается группа парашютистов, которая нарушает связь и боевое управление противника, создает панику в его тылу».
Прибыв в указанную точку, я сразу же дал команду боцману проверить готовность торпедных аппаратов и самих торпед к залпу. Вся ночь прошла в непрерывном наблюдении. Противник не появился.
Когда рассвело, получили по радио приказ: «Возвратиться в базу». Дивизион построился в кильватер. Возвращались севернее указанной точки. Здесь шел бой.
Огонь по берегу вели крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эскадренные миноносцы «Безупречный» и «Бойкий».
3-й морской полк мощно теснил врага. И там среди 1929 человек личного состава десантников было более 60 человек недавних наших сослуживцев — катерников, морских пехотинцев.
Десант продвинулся на 10 километров, занял, как и было намечено, Старую Дофиновку. Нанесли контрудар и основные силы Одесского оборонительного района. Согласованные действия всех родов войск позволили отбросить врага от Одессы на 5–8 километров. Противник потерял около 2 тысяч человек и долго еще не мог прийти в себя.
Переход наш к месту базирования в Ак-Мечеть намечался ночной, поэтому днем мы зашли в Одессу. Хоть и не сходили на берег, все же мы увидели и услышали сполна: и налеты вражеской авиации, и разрушения от бомбежек, и грохот недалекого боя... Неподалеку стоял мой старый знакомый крейсер «Коминтерн», когда-то такой ухоженный — сколько мы, курсанты, драили его палубу, натирали медь! Как он постарел, наш ветеран! На левом борту оббита краска, множество пробоин, особенно в носовой части...
Когда стемнело, мы вышли из Одессы. Я опять головным с комдивом и штурманом дивизиона на борту. Рассекая волны, катер вздымает веером брызги. Колко и непрерывно они бьют в лицо. Все внимание на поверхность моря впереди форштевня катера. «Включаю», насколько возможно, и боковое зрение. Получается сектор обзора этак градусов под тридцать. Но вода, перелетая через ветроотбойник — небольшой откидной щиток из дюраля, расположенный на площадке для прицела, — слепит глаза, аж искры летят. Если б не боцман, худо было бы. Уж этот видит все — и небо и море. Обычно старшина группы мотористов, стоя правой ногой на подножке, не выпускает из рук акселераторы газа, удерживая заданное расстояние между катерами. Сегодня ему это ни к чему — идем головными. Но если нужно будет уменьшить или увеличить ход, я левой рукой толкаю его правое плечо вперед или назад. Радист несет вахту в радиорубке — небольшой выгородке с задвижкой внизу справа, у ног командира. Сидит он, обложившись пятью надувными подушками, засунув ноги под рацию. И в такой позе, сколько бы ни длился поход, наушников не снимать. Связь с командиром, то есть со мной, — моя нога. Он тянет меня за нее и сует листок радиограммы. у правого мотора — командир отделения, у левого — моторист.
Вот так и идем. Прошло несколько часов, слева Тенд-ра — все правильно. Все так же в темноте заходим в бухту Ак-Мечеть. По крайней мере, я так считаю. Уменьшаю ход до 800 оборотов. И тут началось. Сперва штурман:
— Куда ты нас завел? Ведь это Ярылгач! Верно, есть такая бухта на побережье — севернее Ак-Мечеть. Вмешивается комдив:
— Давай выходи обратно.
«Ну, — думаю, — вам видней». Перечить старшим по званию не положено. Повернул обратно. Прошли вдоль берега. Обнаружили темное пятно в обрывистом берегу. Штурман дает команду:
— Входи!
Я начал подходить и вдруг кричу штурману:
— Это берег!
Подошли, и впрямь — берег. Отошел назад. И снова двинулись вдоль побережья к югу. Опять команда:
— Бухта, входи!
Приказ есть приказ, снова осторожно подруливаю. Вдруг как засверкает, загорится море перед форштевнем! «Сети!» — мелькнуло в голове. Немедленно дал команду «Назад!». Комдив понял, что все может кончиться плачевно: не мель, так сеть. Темень адская, небо в облаках. Куда идти? Приказал отойти от берега и лечь в дрейф.
До утра я проторчал на своем месте в рубке, следил за дрейфом и раздумывал о случившемся. Вначале мысленно ругал штурмана и себя. Штурмана за то, что больше отсиживался на берегу, чем ходил в море; а себя за то, что, кроме побережья от мыса Сарыча до Тарханкута, остальные районы Черного моря знал плохо. Затем ругал только себя. В первую очередь за то, что не выполнял свои функции. Ведь при наличии старшего начальника на борту я, по сути, вахтенный командир, а не рулевой. «Это мне еще в училище вдалбливали!» Все так просто! Когда мы зашли в бухту, я должен был дать сигнал опознавательных, получить ответ, обменяться позывными. По ответам с поста НИС можно было бы определить, что это за бухта. А ведь я был уверен, что мы пришли правильно. Из-за моей несообразительности и начались эти мытарства.
Начинало светать, и тут примерно в 5 милях от нас на восток я обнаружил мыс Тарханкут. Разбудил комдива, доложил. Штурман тут же взялся за расчет курса к Ак-Мечети. Через тридцать минут уже входили в бухту. На причале нас встречает старший лейтенант Б. Ваганов и говорит:
— Ночью какие-то катера подошли к бухте, покрутились на входе и ушли...
Командир дивизиона дипломатично промолчал, а я не мог сдержать улыбки — все-таки экзамен на самостоятельное ночное плавание сдал.
К задачам, которые стояли перед ТКА, война выдвинула и новую: постановка мин. Необходимость в этом возникла так. После того, как наши войска в конце августа оставили Очаков и враг двинулся вдоль побережья Черного моря, нужно было перекрыть выход из Днепробугского лимана с целью воспрепятствовать здесь судоходству противника. Эта задача была поставлена нашей 1-й бригаде в сентябре.
Из опыта по глубинному бомбометанию мы знали, что для этой цели в бригаде можно было использовать только четыре, так сказать, экспериментальных катера. И снова выбор пал на Д-3 под командованием лейтенанта О. Чепика и на ТКА-103, которым командовал лейтенант А. Пивень. Возглавил звено, как и на учениях по бомбометанию, опытный командир 2-го отряда 3-го дивизиона старший лейтенант К. Г. Кочиев.
Проблем возникло немало. Поскольку ТКА не предназначены для постановки мин, их надо дооборудовать. Первым делом сняли торпедные аппараты бортового сбрасывания. Для приема мин в желоба на мины надели бугели с лапками. Потом укладывали на параллели и крепили стопорами, как и торпеды. Парашютные же системы с мин снимались. В желоба катер мог принять 4 мины. На палубе установили специальные деревянные стеллажи, на которых помещалось шесть авиационных неконтактных мин.
26 сентября 1941 года ТКА Д-3 под брейд-вымпелом командира отряда — на грот-мачте синяя косица вместо красного корабельного вымпела — и ТКА-103 в 18 часов 45 минут вышли из Ак-Мечети в район Очакова. Ветер 3–4 балла, море — до 3 баллов. Скорость хода 25 узлов.
При проходе Тендровской косы ветер и волнение моря усилились — стало заливать. Зашла луна, и видимость резко ухудшилась. В результате командир ТКА-103 вначале потерял из виду головной катер, затем сбился с намеченного курса и сел на отмель Тендровской косы.
Катер Д-3, как более мореходный, да и командир опытный, продолжал движение. Он благополучно прошел Тендровскую косу и в 03 часа 40 минут 27 сентября произвел постановку мин на Очаковских створах в районе Кинбурнской косы. К 10 часам возвратился в базу. ТКА-103 при помощи личного состава торпедных катеров, базирующихся на Тендре, был снят с отмели и в ближайшую ночь тоже разгрузился от мин в заданном районе. Правда, не совсем удачно. Одна из мин, не причинив вреда, взорвалась. Очевидно, в карман гидростатического предохранителя попала вода и разъела тающее тело. Это и привело мину в боевое состояние.
Этот важный факт постановки мин отмечается и в истории торпедных катеров в годы Великой Отечественной войны. Среди фамилий отличившихся катерников называлась и фамилия командира отряда старшего лейтенанта К. Г. Кочиева. По агентурным данным на 5 августа 1942 года, при следовании по створам в районе Очакова на мине подорвался буксир, который вел караван барж. Буксир затонул, а баржи получили серьезные повреждения.
Это лишь один зафиксированный факт. Но взрыв постоянно держал фашистов в напряжении, в страхе — ведь теперь они знали, что створы в районе Очакова заминированы.
Кстати, в Очакове в первые дни войны была база 2-й бригады ТКА. Но в конце июля, когда бои уже шли на подступах к Одессе, основной состав бригады был переведен в Тендру. В октябре на этой узенькой полоске земли базировалась и часть катеров нашей бригады. Причалов нет. Рейд открыт для всех ветров и особенно для северных. ТКА подходили и упирались в песок, якорь заводили с кормы. Это в хорошую погоду, когда и жить-то личному составу можно было в землянках. А когда ненастье, ветер, шторм? Морякам оставалось одно: стоять в воде и руками удерживать катера — иначе их выбросит на берег. А маскировка? Брезенты да чехлы. От вражеской авиации — сильно ли замаскируешься? И фашистские самолеты не давали спуску, бомбили. По мирным временам каторга, а не служба. Но шла война, и моряки не сетовали на свою судьбу, четко выполняя поставленные перед ними задачи, в первую очередь по обеспечению обороны Одессы.
После перебазирования катеров 2-й бригады из Очакова оставшийся там было вначале отряд ТКА капитан-лейтенанта Изофатова был передан в состав нашего дивизиона. Он стал у нас третьим отрядом. Соответственно поменялись и номера катеров. К примеру, катер командира первого звена раньше имел номер 135, теперь же стал 132. Во втором звене катер нашего же выпускника лейтенанта Андрея Черцова значился 165, ныне — 162. Конечно же, эта нумерация не соответствовала количеству катеров. Ведь известно, что на всем Черноморском флоте к началу войны было 84 ТКА.
В чем же тут дело? Разгадка — в боевой организации соединений торпедных катеров. Их на Черном море было два — 1-я и 2-я бригады. Каждая из них состояла из двух-трех ДТКА, то есть дивизионов. В каждом из них — по два-три отряда. Отряд состоял из трех звеньев, а звено — из двух катеров. Отсюда и нумерация. Каждый дивизион имел свою: в нашей бригаде — 1, 2, 3; во второй бригаде — 4, 5; 7-й отдельный дивизион в Поти определялся по нулевым номерам. И этот номер дивизиона значился всегда в конце нумерации каждого катера. У нас в дивизионе все номера ТКА кончались двойкой. Таким его знали в бригаде и на флоте. А первые цифры в номере катера указывали, из какого он отряда, его порядковый номер в дивизионе. К примеру, катер моего наставника старшего лейтенанта Злочевского в дивизионе был первым — ТКА-12, мой четвертым — ТКА-42. Именно этот номер, как правило, определял и его место в походном строю в море.
Однако эта удобная в обиходе мирного времени организация с началом войны просуществовала недолго. Нам предписывалось выполнять задачи только звеньями. Но различный расход моторесурсов, износ, повреждение техники, гибель катеров диктовали свои законы. Сплаванность и отработанность, что было основой звена, со временем перестали учитываться. На задание посылали тех, кто в строю, или тех, кто находился ближе к указанному району, где торпедным катерам предстояло действовать. Так началась путаница, смешение не только катеров из разных отрядов, дивизионов, но и бригад. И не без волевых решений сухопутного командования, которые могло «привлекать к делу флот». Такая постановка вопроса приводила к тому, что мы, к примеру, в дальнейшем буквально месяцами не встречались с командиром звена П. В. Рубцовым. А командира отряда мы вообще не видели. Как же они могли нас, молодых командиров, вчерашних мичманов, обучать и воспитывать?! Именно в этом мы очень нуждались. Все это заставляло каждого командира ТКА повышать чувство ответственности — единственный выход, чтобы постоянно находиться в готовности четко выполнить задачу и, что немаловажно, сохранить катер, экипаж.
Как уже говорилось выше, отряд ТКА капитан-лейтенанта Изофатова был передан в состав нашего дивизиона. Но пока еще организованного, с четким определением места в строю. Поначалу отряд Изофатова базировался в Скадовске. Его задача состояла в том, чтобы прикрывать побережье Джарылгачского залива от возможной высадки десантов противника. Но враг наступал не со стороны моря, а по суше. К 10 сентября передовые части фашистов были уже на подходе к порту Скадовск. Капитан-лейтенант Изофатов получил приказание командира бригады: «Оказать помощь местным властям». Все, что могло достаться фашистам, нужно было уничтожить. В ночь на 12 сентября наши катерники вместе с представителями партийной организации Скадовска и местных органов Советской власти уничтожили около 700 ящиков снарядов различных калибров, 30 ящиков малых авиабомб, был сожжен элеватор.
— Ускорьте выход! — распорядились прибывшие на рассвете в порт руководители города. — Фашисты — рядом.
Забрав на борт группу партийных и советских работников Скадовска, катера начали спешно вытягиваться на выход в море по очень узкому и коварному каналу. Второпях один из ТКА, предпоследний, сел на бровку канала. Концевой катер под номером 162 начал сталкивать его на чистую воду и забил сосун забортной воды водорослями. В это время на причал выскочили вражеские танки и начали разворачиваться для ведения огня. Личный состав катера действовал хладнокровно и споро. Быстро очистив сосун, катер вышел под огнем танков в море и присоединился к отряду.
— Ох и переволновались мы, — рассказывали потом моряки из спасенного катера. — Нас столкнули, а сами запутались в водорослях. Мы развернули пулемет, но что он против брони, все равно что из рогатки стрелять.
— Торпедой надо было их! — полушутя бросил кто-то.
Пошутили, но не предполагали даже, что придет еще время и для такой тактической новинки в катерном деле, как нанесение торпедного удара по берегу. И даже — использование на ТКА реактивных установок, знаменитых «катюш».
Третьему отряду, в частности TKA-132 старшего лейтенанта А. Градусова и ТКА-162 лейтенанта А. Черцова, в тот же день предстоял еще один опасный поход. Им было приказано дозаправиться и доставить в порт Хорлы группу подрывников.
— Имейте в виду, — инструктировал комдив Градусова и Черцова, — в Хорлах обстановка неясная — возможно наличие противника.
Катерники никогда не забывали об осторожности. Но как тут обойдешься без риска? Иначе задание не выполнить. В 18 часов 15 минут катера подошли к причалу. Произвели разведку и узнали, что утром тут проехали танкетка и мотоциклисты противника. Командиры ТКА расставили личный состав для охраны подходов к причалу. Подрывники уничтожили магазины, телефонную и электростанции. Гранатами потопили несколько парусно-моторных судов, стоящих в порту на якоре. Взяв на борт личный состав поста наблюдения и связи, которые, как и прежде, несли свою службу, эвакуировав представителей Советской власти, катера взяли курс на Ак-Мечеть.
В эту ночь и наш отряд был в море. Мы конвоировали большой транспорт от Тендры до подходной точки Севастопольского ФВК — контрольного военного фарватера. Погода была хорошая. Задание выполнили успешно. Утром я подошел к причалу на дозаправку бензином, а там на берегу — настоящий шторм. Оказывается, исполняющий обязанности комиссара дивизиона старший политрук Руденко дает разнос.
— Мародеры! Отдам под трибунал! Кто разрешал брать?! Перед ним — виновники. Градусов и Черцов, командиры катеров, ходивших в Хорлы. Здесь же и оба экипажа. Оказывается, они взяли — для военных же нужд! — на метеостанции приборы. Но это еще не все. Был грех и потяжелее. И этот грех ярко сиял медью в торпедных желобах. Это были трубы из духового оркестра, которые катерники взяли в клубе. Прихватили «мародеры» и барабан. И вот теперь получают за это от старшего политрука. Командиры молчат, а кто-то из матросов — сказался короткий срок службы — не выдержал и в паузе между угрозами произнес:
— Не оставлять же оркестр фашистам, чтобы победный марш играли!
От такого чисто политического аргумента старший политрук замолчал, потом махнул рукой и ушел в штаб.
Катера нашей бригады принимали участие и в эвакуации Одессы. Эта вынужденная операция — заметный факт в Великой Отечественной войне. Скрытно, считай — под носом у врага, снять оборону крупнейшего объекта, отвести и переправить морем за столько миль войска — такого не было в истории войны. За это воздалось и продолжает воздаваться должное сухопутным полководцам, но неоценимо высокая здесь заслуга и морских военачальников.
Да, Одесса после успешного десанта под Григорьев-кой могла еще сражаться. Но эвакуация Одесского оборонительного района была неизбежна. С 1 по 16 октября, завершая 73-дневную оборону, Черноморский флот переправил из Одессы в Крым войска в количестве 86 тысяч человек, а также около 15 тысяч гражданского населения. Не удивительно, что небезызвестный гитлеровский «стратег» Манштейн в своих воспоминаниях «Утерянные победы» назвал этот приморский город крепостью. «16 октября, — писал он, — русские эвакуировали безуспешно осаждавшуюся 4-й румынской армией крепость Одессу и перебросили защищавшую ее армию по морю в Крым. И хотя наша авиация сообщила, что потоплены советские суда общим тоннажем 32 000 тонн, все же большинство транспортов из Одессы добрались до Севастополя и портов на юго-западном берегу Крыма. Первые из дивизий этой армии вскоре после начала нашего наступления появились на фронте».
Все правда, кроме лжи. А ложь очень большая. Потоплены были не суда, и не тоннажем 32 тысячи, а один только резервный концевой старый транспорт «Большевик» [308] водоизмещением 4 тысячи тонн, имевший максимальный ход 6 узлов. Он уходил последним, покидал Одессу в 4.00 буквально перед самым взрывом порта. Если весь громадный конвой из 37 транспортов пошел в Крым ночью, то «Большевику» довелось преодолевать этот немалый участок моря днем.
В Центральном архиве Военно-Морских Сил хранится дневник командира звена и ТKA-51 старшего лейтенанта С. Т. Преснова. Вот как он описывает то утро и тот день в действиях личного состава своего катера и ТКА-132: «16 октября торпедным катерам была поставлена задача сопровождать караван судов из Одессы. Мы встали в охранение транспорта «Большевик», который имел малую скорость хода и отставал от конвоя. Через 15 минут появились шесть бомбардировщиков противника Ю-88, которые с пикирования начали сбрасывать бомбы на конвой. Все суда и катера открыли огонь по самолетам. Бомбы упали в море, не причинив вреда. Ветер крепчал. Волнение моря до 5 баллов. Снова появилась группа Ю-88. Транспорт «Большевик», маневрируя, отстреливался. Катерный боцман Гусев открыл огонь... Один из самолетов был сбит, другой поврежден. Приближались сумерки. Погода ухудшилась. Еще минут 25–30 и сумерки скроют конвой от авиации противника, но вдруг из облаков появляется группа торпедоносцев. Самолеты начали по очереди сбрасывать торпеды по транспорту и обстреливать ТКА из пулеметов. Транспорт «Большевик», маневрируя, уклонялся от торпед. Но все же одна из них попала и судно через три минуты скрылось под водой. Во время обстрела наш катер получил несколько пулевых пробоин. Я был тяжело ранен в ногу, но не оставил управления катером. Боцман мичман Гусев продолжал вести огонь по самолетам, расстреливающим плавающих матросов с транспорта. Когда торпедоносцы скрылись, уже в темноте мы приступили к спасанию людей». Катера подобрали 31 человека из команды транспорта. А конвой из 37 транспортов в охранении двух крейсеров «Червона Украина», «Kpаcный Кавказ», эскадренных миноносцев «Бодрый», «Смышленный», «Незаможник», «Шаумян», «Дзержинский», морских охотников уже подходил к мысу Тарханкут в зону прикрытия наших истребителей.
После этой операции мичман М. Т. Гусев первым в нашей бригаде получил боевую награду — медаль «За отвагу».
Усиливаются налеты вражеской авиации на места базирования катеров. Командир бригады принимает решение о переходе всех сил в Севастополь. Первым убывает туда отряд К. Изофатова. Эвакуируется Тендровский боевой участок. Последним уходит наш ТКА-101 лейтенанта В. Сухорукова — у него на борту командование участка. Отправляется в нелегкий путь по суше на автомашинах и наша маневренная база. В эти же дни при очередном налете на Ак-Мечеть находившиеся в бухте торпедные катера 72, 92, 112 и 122. сбивают «юнкерс». Двое из экипажа Ю-88 выбросились на парашютах в море. ТКА-92 устремился к месту приводнения. Пленных вытащили» и доставили, куда нужно.
( по воспоминаниям жителя Ак-Мечети Маслова Николая Петровича этих летчиков в своем кабинете расстрелял секретарь Ак-Мечетского райкома - прим LNick)
И вот горькие минуты прощанья с нашей Ак-Мечетью. Все делалось в строжайшей тайне, а люди каким-то чутьем поняли — уходим. И заспешили — стар и мал — в бухту провожать катера. Многие плачут, пришли сюда с узелками... «Возьмите с собой!» Но есть приказ — никого из гражданского населения на военные корабли не брать. «Звери идут! Что ж вы оставляете нас на поругание!» — Девичьи, материнские голоса-плачи на пирсе... "

Кто захочет ознакомиться в более полном обьеме- это все отсюда:
http://militera.lib.ru/memo/russian/rogachevsky_ga/01.html

[Serge59]

Прочитал с большим инетересом.... Спасибо!

[LNick]

Прочитал с большим инетересом.... Спасибо!

Спасибо за отзыв. Это только фрагмент, рекомендую воспоминания целиком.
Вот еще, Константин Дмитриевич Денисов "Под нами - Черное море"

"...В самом начале марта штабом Скадовской авиационной группы было получено боевое распоряжение по обеспечению перехода 12 торпедных катеров из Геленджика в Скадовск. Задача заключалась в том, чтобы в течение трех часов - с 23.00 до 2.00, когда катера будут следовать мимо мысов Айтодер и Херсонес, в воздухе должен находиться Ил-4 в качестве самолета-ретранслятора для обеспечения радиосвязи катеров с берегом. Два других Ил-4 предназначались для обозначения светящими авиабомбами точек поворота катеров на новый курс в районе мысов Херсонес, а затем Тарханкут. С рассветом истребителям 11-го гвардейского предстояло прикрывать катера на переходе их в Каркинитском заливе.
Получив приказ, мы немедленно приступили к подготовке его выполнения, невольно восхищаясь смелостью и дерзостью замысла. Ведь переход выполнялся в исключительно сложных условиях: ночь, почти на половине пути - туман, местами низкая облачность и осадки, а в море еще и волнение, достигавшее четырех-пяти баллов.
Наши моряки, возглавляемые командиром бригады капитаном 2 ранга В. Т. Проценко, отличившиеся в боях в Керченском проливе, проявили исключительный героизм. Заправляясь в пути с других катеров и имея на борту дополнительные емкости под горючее, они совершили 475-мильный бросок через море. И это когда такие малые корабли предназначались для стремительных и дерзких атак в радиусе всего 80 - 100 миль!
Но, конечно, и летчики, выделенные для выполнения столь ответственного задания, отнеслись к нему с полной серьезностью, действовали четко и безошибочно, хотя и для них плохая погода была немалой помехой. Как же проходил этот бросок группы катеров?
6 марта днем в 13.50 из Геланджика вышли 11 катеров, но один из них вскоре вернулся из-за неисправности двигателя.[ На одном из этих катеров ТК-24 под командой л-та Игошина Василия Ивановича выполнял боевую задачу старшина 2 статьи Агафонов Василий Яковлевич (командир отделения мотористов) , фамилия его в Черноморске известна всем и каждому, чего не сказать об остальных членах отважного экипажа. Пользуясь случаем, хочется вспомнить о них еще один раз. Это боцман команды катера ст. 2 статьи Андрианов Иван Федорович, моторист краснофлотец Стариков Иван Степанович, старший радист, ст. 1 статьи Ованесов Сергей Данилович, старшина команды мотористов главстаршина Рассказов Серней Романович...]
В наступившую ночь самолеты Ил-4 выполнили свою задачу строго по плану, а как только 7 марта забрезжил рассвет, в воздух поднялись разведчик Б-3 и шесть "кобр". Они направились в сторону мыса Тарханкут с задачей - обнаружить катера и прикрыть их от возможного нападения с воздуха.
В заданном районе летчики обнаружили сначала один катер, а затем еще семь. Разведчик продолжал поиск, а истребители, разделившись на две группы, приступили к решению поставленной задачи. Учитывая возможное усложнение воздушной обстановки, я направил туда еще пару истребителей.
Развитие событий показало, что противник к этому времени уже знал о броске наших катеров и тоже поднял в воздух свои самолеты. Около 10 часов недалеко от мыса Песчаный произошел воздушный бой, в результате которого был сбит наш истребитель, внезапно атакованный "Фокке-Вульфом-190". Однако главного вражеской авиации сделать не удалось - истребители-гвардейцы не позволили ей прорваться к катерам.
К вечеру восемь катеров благополучно вошли в небольшой Скадовский порт. Позже обнаружился еще один - ночью он подошел к Скадовску, но в темноте войти в порт не решился и бросил якорь на рейде. Поиски же десятого катера продолжались в течение всего дня 8 марта. Потом мы узнали, что ночью он намного оторвался от общей группы и погиб в бою с кораблями противника. [ Это то, что было известно летчикам ВВС ЧФ о торпедном катере ТК-24 ]
Торпедные катера усилили блокаду Крыма с моря. Они стали действовать из Скадовска и из Тендровского залива, как правило, ночью, поэтому основными задачами нашей авиации были обеспечение катерников данными предвечерней разведки и подсветка целей в момент их атаки катерами.
Немалую заботу представляло прикрытие с воздуха катеров в Тендровском заливе. Там они днем отстаивались, и, хотя хорошо маскировались, все же время от времени приходилось высылать пары истребителей на вероятные направления полетов вражеских самолетов.
Вскоре бригада, пополнившись еще одной группой катеров, приняла активное участие в освобождении Крыма, а затем и Севастополя..."

Тоже, написана живым языком, рекомендую...