Продолжается знакомство и задушевные беседы Трифонова Юрия Юрьевича с участниками боевых действий пгт Черноморское. На сайте http://iremember.ru продолжает поступать информация о наших участниках боевых действий. Итак:
Басюл Гордей Гаврилович
( http://iremember.ru/pekhotintsi/basiul-gordey-gavrilovich.html )
Я родился 26 июня 1924-го года в селе Петровка Кодымского района Одесской области. Родители мои, отец молдаванин, а мать – украинка, были из Бессарабии, которая до 1940-го года называлась Молдавской Автономной ССР и входила в состав Украинской ССР. Как рассказывал отец, еще в 1920-е годы в селе создавалась какая-то коммуна, все личное имущество собрали и сдали в кучу, чтобы все хозяйство стало общим. Папа сдал лошадей и плуг, осталась в семье одна корова. Но эта коммуна продержалась недолго, отец рассказывал, не больше трех лет, потом все разбежались, как это получилось, никто толком не знал. Первыми свое имущество разобрали богатеи, и в итоге, когда отец с соседом пришли, осталось только две тощие серые кобылы и один плуг. Так что лошадей они забрали, а пахать решили вскладчину. Я помню эту кобылу, ребенком катался на ней, она была страшно худая, пока мой батя не откормил ее. Так что первый опыт обобществления оказался для нашего села неудачным.
В начале 1930-го года началась всеобщая коллективизация. Куда же и нам было деваться – все снова начали сдавать свое имущество, дольше всех продержались только богатеи, ставшие единоличниками, но потом и они стали колхозниками. Дальше наша жизнь проходила тихо и спокойно.
Я учился в молдавской школе, где мы изучали русский, молдавский, украинский и румынский языки, ведь вплоть до 1939-го года рядом с нами находилась граница с Румынией. При этом различий по национальностям в классе не существовало. Пришел учитель по молдавскому языку – никакого молдаванина нет в классе, все равны. То же самое на других предметах. Причем, хотя мать и была украинкой, но по русскому еще ничего я диктанты писал, мало красных точек, а вот по украинскому языку вся тетрадь была испещрена красным. Я-то с мамой говорил по-украински свободно, а писать не мог. В итоге окончил семь классов.
В шестнадцать лет получил паспорт на руки, и узнал о том, что организовывалось профессионально-техническое училище Одесской железной дороги. Все военкоматы получили указание от облисполкома, чтобы ребят 1924-го года рождения, точнее, первого полугодия, собрать со всей Одесской области и определить воспитанниками в это ПТУ. Собрали нас, мальчишек, около 1300 у станции Колосовка и первое время совершенно не кормили, когда мой отец приехал навестить, то стал пробовать, что же мы такое едим белого цвета. Пришлось объяснять, что рядом акация цвела, и из ее цветков себе кулиша наварили, вот и получилась белая кашица. После этого случая нам стали помогать из родных сел различными продуктами, так что стало полегче.
И здесь началась моя трудовая деятельность. Мы-то думали, что будем учиться, а стали строить железную дорогу на расстояние примерно в пятьсот километров от станции Колосовка в направлении Николаева до реки Южный Буг. Работал целая команда! Жили в вагонах, потом что двигались следом за проложенной железной дорогой. Распределились там, кому лопаты, кому черпаки и тачки. Все делали по правилам, ведь железная дорога строится в первую очередь начиная от полотна, которое нужно подготовить под рельсы и шпалы. И делалось так – сначала сделали сто километров полотна, чтобы все было ровно, где ямы – там засыпаем, где бугры – там выкапываем и все вытаскиваем. После уже укладываем шпалы и на них рельсы. Начали в марте 1940-го года эту дорогу строить, а закончили к июню 1941-го года. Дошли до самого Южного Буга, с противоположной стороны железную дорогу тянули такие же как мы ребята из Николаевской области. А через реку рабочие строили железнодорожный мост, и прямо перед началом войны сдали мы эту дорогу, соединили все пути, и первым пропустили поезд «Одесса-Симферополь». Я не единожды ездил по собственной дороге в Колосовку, и все время раньше попадал в темное время суток, но в 2010-м году пришлось ехать днем поездом «Симферополь-Хмельницкий». И я вижу, что этот кусок пути, где мы строили 500 километров, совершенно преобразился. Когда мы строили, вокруг простиралась одна степь, а теперь под дорогой построены целые села и районы, такая красота. Насчитал до Колосовки 15 железнодорожных станций, 10 разъездов, потому что до сих пор здесь идет одноколейный участок.
Только закончили мы строительство, как нам объявили, что сотне с лишним лучших рабочих присваивают 4-й разряд. Построили нас, начальник ПТУ говорит, что нас, четырехразрядников, направят в город Гайворон для обучения на бригадиров железной дороги. Я обрадовался, елки-моталки, модаванин, и станет бригадиром железной дороги. Но только распределение пошло, как началась Великая Отечественная война. 22 июня 1941-го года нас всех, 1300 человек, построили у вагонов состава, в котором находилось наше ПТУ, и материальная часть, и сами мы жили, в двухосных вагонах по восемь человек, а в четырехосных – по шестнадцать. Снова выступил начальник, объяснил, что планы по распределению не осуществились, потому что гитлеровцы вероломно напали на Советский Союз. Что нам делать? Берем лопаты и кирки, копаем противотанковые рвы вокруг Одессы, ведь 1300 опытных рабочих хорошие рвы могут выкопать.
Когда закончили ров, нам объявили о том, что училище решили эвакуировать вглубь Советского Союза. Днем едем, ночь стоим. Думаю, куда же нас везут. Узнали только по прибытии – привезли в Магнитогорск Челябинской области. Ну и что же, надо же нас куда-то распределять, ведь такой многочисленный состав прибыл. В результате часть определили по совхозам Автономной Башкирской Советской Республики, где сорок, где пятьдесят человек, часть оставили в Челябинской области. В райисполкоме нас распределили, приехали мы, сорок человек, в село Порт-Артур, а туда, как выяснилось, эвакуировался председатель колхоза из Днепропетровска, ведь в 1941-м году все коммунисты тикали. Я в Чернигове при эвакуации встретил своего председателя колхоза, он очень боялся, что немцы его захватят и повесят.
Так вот, этот председатель спрашивает, откуда мы, отвечаем, что из Одессы. Тогда он говорит: «Вот вам сало, е… вашу мать, поняли, хохлы?! Теперь будем есть конину!» В этом селе осталось много башкир-стариков, ведь всех молодых хлопцев позабирали в армию. А главным занятием был выпас табунов лошадей, голов пятьсот-шестьсот ходили на пастбищах и зимой, и летом. Так что председатель поехал в Магнитогорск и накупил там кос, три местных деда их набили, и мы начали косить сено, что же делать, оно-то растет. Ну, действительно ели конину. Когда все скосили, то складировали его, а зимой надо возить на сенопункт в городе, сделали сто саней и грузили то сено, привозили в Магнитогорск, где его тюковали, после чего отправляли в качестве фуража для кавалерийских частей на фронт для Буденного Ворошилова.
Потом что-то выбрали из числа эвакуированных человек, наверное, триста, и поближе под Магнитогорск отправили, где нас начали учить на трактористов. Так что весной я стал работать уже прицепщиком, а вечером продолжал учебу. Затем стал работать на тракторе, и тут 22 июня 1942-го года призывают меня в армию. Мы думали, что, поскольку окончили курсы трактористов, то попадем в танкисты. Дудки, в Тюмень заслали, в августе 1942-го года попал в 585-й армейский запасной полк, в сержантскую полковую школу. Привезли туда, и стали распределять по учебным частям. Первый батальон готовил младших командиров в ПТР, второй – на станковые пулеметы, третий – артиллеристов 45-мм орудий, а четвертый – минометчиков. Я попал в первый батальон. Учили нас на противотанковых ружьях системы Дегтярева. Первое время кормили так плохо, что пшено за пшеном в супе гонялись. Но как-то мы прошли строем мимо командира армейского запасного полка, наш взводный отдает команду: «Смирно! Шагом марш! Направо!» А мы еле идем. Сразу же после прохождения командир полка приехал в батальонную столовую, и спрашивает повара. К нему вышел начальник продовольственного склада, тот спрашивает, где каша. А нас ожидает еще утренняя манная каша на дне котла. Тогда наш полковой командир прилюдно с нашего комбата погоны срывает, их тогда только-только ввели. В заключение строго-настрого приказал убрать из столовой всех гражданских! И отдал распоряжение, чтобы с завтрашнего дня курсанты сами себе готовили. И мы уже через три месяца начали друг друга не узнавать, старшина роты в сердцах говорил, что ему надоело нам все новые и новые кальсоны выдавать, потому что старые на животе лопались!
Окончили мы обучение в феврале 1943-го года. Кто хорошо учился, получил звание сержанта, я был среди них, остальным присвоили звание младшего сержанта. Направили нас сперва в маршевую роту, на станции всех одели и обули, выдали прекрасные шапки, валенки и куртки, я ввек так не ходил, когда жил в селе. Ждали только прибытия эшелона.
И тут приходит наш командир взвода и объявляет о том, что принято решение всех, кто учился «на отлично», оставить в распоряжении командира полка. Приказывает мне сдать всю амуницию и оружие и возвращаться назад в учебный батальон. Отказываюсь, ведь хотелось с товарищами остаться. Но взводный настаивает, тогда я ему не подчинился, но затем пришел командир роты, тот разговаривать не стал, сразу же скомандовал: «Встать! Быстро за мной!» Что же делать, приходим назад в батальон, все обмундирование сдал, до чего же стало обидно, что ужас.
Дальше уже в штабе нашего 585-го армейского запасного полка собралась стажкомиссия. Только тут мы узнали о том, что было принято решение отправить нас для прохождения дальнейшей учебы в Москву уже на офицеров. Тут все обрадовались. Кадровики заполняют личные карточки, пишут мою автобиографию, причем отличниками остались одни русские, а когда до меня дело дошло, спрашивают национальность, честно отвечаю – молдаванин. Сразу же вопрос: «А где же родители?» Говорю: «Что же, вы не знаете, где родители, под кем сейчас Украина?! Там же и Молдавия!» Решили, что я не подхожу для учебы на офицера, потому что родители находятся в оккупации. Еще больше обиделся, как же так, ведь окончил школу на «отлично», с товарищами на фронт не отправили, а теперь еще не заслуживаю звания будущего офицера. Несмотря на мои уговоры, все равно не взяли и отправили назад в батальон.
Приходит весна 1943-го года. Мы выехали в летний лагерь из Тюмени, ждем дальнейших, свободного времени вдосталь, бегаем и катаемся друг на друге, живем в палатках. Затем Тюменский райисполком попросили наше командование передать нас, так сказать, во «временное пользование», потому что в колхозах некому было пахать. Особенно интересовались власти, есть ли трактористы в полку. Так что построили нас в лесу, приехали представители из облисполкома и из райкома, командир полка спрашивает: «Так, есть у кого удостоверение трактористов?» Отвечаю: «Есть!» Ну что же, сделали мы по два шага вперед, вышло где-то человек сто. В тот же день начали нас развозить по МТС, по сельсоветам. Приезжаю я в деревню Космаково, а директором МТС работает женщина, мужчины все на фронте, и она мне объяснила, что в расположенной неподалеку от станции деревне только три мужика имеется. Первый – председатель сельсовета, он же и руководитель колхоза. Второй – бригадир тракторной бригады, им обоим уже под семьдесят, да еще мальчик, 1926-го года рождения, работает заправщиком. Под вечер пришел в деревню, я же солдат, пешком идти не привыкать. Захожу в Космаково, везде у домов заборы, сами хатки серьезные, построены с умом, там ведь, как я после узнал, жили в основном семьи ссыльных, а ведь дураков-то не выселяли. В первую хату постучал, вышла на крыльцо женщина с собакой, объясняю, что мне надо добраться до колхозной конторы. Та в ответ говорит, что у них и сельсовет, и контора расположены в одном доме на другом конце села. Нашел я их контору, представлявшую собой небольшую деревянную хатку. Захожу в комнату и даю свое направление председателю колхоза, тот очень обрадовался, что такой молодец пришел. Ну что же, решили подождать, пока придет бригадир тракторной бригады, он как раз занимался в поле пахотой и одновременно посевом, ведь было самое время, а мужской силы в деревне совершенно нет. Затем в контору заглянули девушки, посмотрели на меня и нагло так заметили, что прислали бугая на помощь. Думал, что лицо у меня от красной краски лопнет. Молчу, ничего не отвечаю. Только девки разошлись, как вернулся из поля бригадир и всех тут же выгнал. Начали планировать совместную работу. Пахать есть чем – имеется три трактора, на которых работают девушки. Тогда я внес предложение – буду ночью пахать и следить, чтобы трактора правильно работали, а бригадир днем станет сеять, потому что я у сеялки совершенно не умею работать. Тот замечает, что он даже и доволен таким предложением. Что там, за день высплюсь и отдохну, ночью же буду спокойно работать. В итоге председатель дал на конюшню указание, где мальчишка, которого я и не видел, к каждой ночи должен приготовить для меня и трактористок тележку и лошадь. Ну, дело пошло, я ночью пашу, а днем отдыхаю. Проработал так два месяца, и когда мы закончили сеять, приехала за мной со станции машина, начали меня провожать и собрали целый мешок гостинцев. Всего за нами, временными трактористами, пять машин приехало, и мы еле погрузились с теми мешками, что нам с собой дали. Вернулись в наш лагерь, на дворе уже лето стоит, пришел в свою роту и говорю ребятам: «Хлопцы, расстилайте палатку, нужно все съедать, а то пропадет!» На эту импровизированную скатерть вытряс мешок, товарищи заметили, мол, у меня и морда совсем другая стала, сытая и довольная. На этом окончательно закончилась моя трудовая деятельность во время Великой Отечественной войны.
В июле 1943-го года меня направили в 16-ю гвардейскую воздушно-десантную бригаду помощником командира взвода ПТР. Стояли мы в городе Монино. Располагались в лесу, соседние бригады находились в Щелково и Ногинске. Наша рота ПТР подчинялась напрямую командиру всей бригады. Причем среди бойцов было много недоучившихся курсантов из военных училищ, направленных после расформирования в десантники. Начали учиться, как правильно прыгать. Сперва с трамплина высотой четыре метра высотой, прыгаешь в песок, инструктор, смотрит за тобой. Лезешь на небольшую вышку, кладешь пилотку между ногами, и инструктор приказывает: «Пошел!» Прыгнул. Если задержал пилотку между ногами, мне засчитывают очко, а если она выпала, то назад лезешь и снова прыгаешь. Так мы прыгали, наверное, с месяц, потом мы начали прыгать с аэростата, 400 метров над землей. Причем сперва укладывали парашюты инструктора, пока мы сами не научились этому непростому делу. Дальше уже прыгали из самолета с высоты в 1000 метров. Всего я имею 24 прыжка, 12 с аэростата, и 12 с самолета. Кроме того, хорошо учили рукопашному бою, не дай Бог, любого мог перекинуть через себя. Мне это умение в первом же бою и пригодилось.
Дальше думаем, куда же нас отправят. И тут дают команду готовить наш воздушно-десантный корпус на взлет, на московском аэродроме уже самолеты «Дуглас» стоят, и вдруг все отменили. Кстати, здесь мы узнали, что наш корпус, успевший стать 14-й гвардейской воздушно-десантной дивизией, переименовывается в 99-ю гвардейскую стрелковую дивизию, а моя 16-я гвардейская воздушно-десантная бригада становится 303-м гвардейским стрелковым полком.
По прибытии в расположение нашу роту ПТР и еще какую-то сводную часть вызывают обратно на аэродром, где мы снова залазим в самолеты со всем снаряжением. Хорошо помню, как принесли и разместили рядом с нами ящики с ПТР, на каждом из которых были указаны личные номера первого номера расчета, а нам вручили молотки и гвоздодеры для того, чтобы при приземлении открыть эти ящики.
Но никто нас выбрасывать с парашютом и не собирался, мы на самолетах прибыли под Волховстрой, оттуда на передовую, и в январе 1944-го года под Ленинградом я принял участие в боях в составе штурмовой группы. Причем в первом же бою меня контузило, мы начали наступать, в ходе стычки выбили немцев из первой линии окопов, а вокруг снаряды-то падают, оглушило и ни черта не помню, я и еще группа ребят упала на землю. Ранило в правый бицепс, в медсанбате хотели резать руку, но я не дался. Сразу же отправили в госпиталь в Ленинград, где заняли центральную больницу, здание которой было покрашено в красный цвет. Затем на «Дугласах» переправили в Монино в военный госпиталь. Там говорят: «Ничего, Гришка, рука будет хорошо работать, еще сиську попробуешь». Начали мне эту руку вытягивать, потом стянули в гипс на пару месяцев.
Весной 1944-го года меня выписали и направили помощником командира взвода в 385-й стрелковый полк 112-й стрелковой дивизии. Отправился в составе маршевой части воевать на львовское направление. По дороге наш состав в районе Жмеринки окружили МГБисты и запретили выходить из вагонов. Нам объяснили, что дальше в Ровно зверствуют бандеровцы, и пока будут заправляться паровозы водой, нельзя никуда выходить. Прибыли мы в Ровно как раз на Пасху, 16 апреля 1944-го года, и уже в три часа дня оказались в Дубно, где для нас был заранее приготовлен обед. После того, как всех покормили, то вечером нам выдали паек и мы прошли семьдесят километров по направлению к передовой, всего 70 километров пешком шли. Через какую-то реку вел только временный деревянный мост, железнодорожный мост был разбит. При этом на марше нас сопровождала полуторка, если кто-то не мог выдержать темпа и отбивался от колонны, его подбирал этот автомобиль, солдаты сажали отставшего в кузов, отвозили вперед, там ссаживали, и он снова топал с нами. Шли в ускоренном темпе и прибыли на передовую к концу ночи. Стояли сначала на третьей линии обороны, расположенной в каком-то лесу. Приказали никуда не расходиться, после чего начали нас распределять по подразделениям 112-й стрелковой дивизии, к счастью, я заранее знал, в какой полк попаду. Причем нас командиры предупредили, что местное население в округе сочувствует бандеровцам и тут нам хлеба и соли не дадут. Но это не остановило двух русских ребят, которые пошли в ближайшую деревню, не столько за едой, сколько за куревом. После того, как они ушли, прошел где-то час, и тут прибежали деревенские и заявили, мол, два наших хлопца хотели изнасиловать женщину. Побежал туда один из наших командиров, капитан, взял с собой двоих солдат и вскоре привел провинившихся. И что ты думаешь?! Сразу же состоялся суд, одного расстреляли, а другому дали 25 лет и определили в штрафную роту. И все.
Затем я с группой других солдат прибыл в полк, который занимал первую линию обороны. Офицера в батальонном взводе ПТР не было, поэтому комбат Гиляровский заявил, что назначает меня взводным. Привел в расположение моего нового взвода, а там сидят серьезные ребята, фронтовики. У меня во взводе оказались ребята 1901-1903-го годов рождения из Винницкой области, все уже с боевым опытом. Они спрашивают, откуда я взялся, выяснили, что из Одесской области, после чего начали возмущаться, что им все время каких-то сопляков приводят в качестве командиров, тогда комбат отвечает, что он уже не сопляк, второй раз на фронте, уже побывал под Ленинградом. «Как же так», - удивляться начали, - «Попал из Кодымского района под Ленинград, а сам 1924-го года рождения». Тут комбат рассердился и заявил: «Ну все, мое дело представить, а ваше дело – подчиняться новому командиру». Говорю им: «Так, дорогие отцы, в бой идем, вы для меня как наставники, я был ранен в бою. Поэтому поступим таким образом – беру с собой в атаку много бинтов и запасных патронов к ПТР, вы же будете расписаны по стрелковому батальону, так что моя главная задача заключается в том, чтобы оказывать вам помощь по снабжению и помогать в случае ранения». Так что нашли общий язык.
Вскоре приходит приказ из штаба дивизии о том, что наш батальон должен предпринять разведку боем. А перед нами хорошо подготовленная оборона противника. Я уж решил, что нам наступил конец, из этого боя никто не вернется, только отдал команду ребятам разойтись по ротам, но тут пришла команда: «Отставить!» Чуть-чуть только мы постреляли. Оказалось, что весь наш фронт поднимается в атаку. И тут прямо над нашими окопами пролетел немецкий самолет, мы решили, что будут бомбить, а он начал кидать вниз листовки, причем по нему никто не стрелял, ни зенитная артиллерия, ни наши пулеметы. В этих листовках было написано, мол, переходите во власовскую армию, там вам будет хорошо. И на одной стороне был нарисован портрет самого предателя Власова.
Сперва артподготовка прошла мощнейшая артподготовка, у нас в то время уже были в достатке «Катюши», 76-мм полковые пушки и 122-мм гаубицы, многочисленная и сильная артиллерия. На вражеской передовой все горело, немцам деваться некуда, немногие выжившие из первой траншеи при нашем приближении стали сдаваться. Но уже в следующей линии немецкой обороны мы встретили ожесточенное сопротивление. Но тут, хочешь, не хочешь, а ты поднялся и идешь вперед в бой.
В итоге мы полностью освободили Украину. В ходе наступления мне хорошо запомнилось, как мы врывались во вражеские траншеи, хватали в качестве трофеев немецкий хлеб, и мои ребята начали разбираться, сколько и кому положено кусков, тогда я объяснил командиру одного из отделений, татарину: «Вы не делите, а быстрее ешьте, а то уведут ваши трофеи!» затем мы вошли в Польшу, и здесь меня трахнуло в правый бок. В последнем бою получил двенадцать осколочных ранений на одиннадцать сантиметров тела. Оттуда меня почему отправили в госпиталь аж в город Каунас. До сих пор не могу понять, зачем так далеко, ведь вскоре оттуда нас «кукурузниками» отправляли в Украину, по своим родным советским республикам, а я ведь был родом из Одесской области.
Привезли в Ровно. Сперва в эвакогоспиталь. Только ночью поступил в отделение, рано утром немцы начали бомбить железную дорогу в городе. Меня определили на второй этаж, тех раненных, кто находился внизу, вынесли в бомбоубежище, а я не мог с кровати подняться, потому что был тяжело ранен. И никто меня не досмотрел, дом только и ходил от разрывов бомб, я же лежу и дума: «Господи Боже, чего меня не убило на фронте, а тут сейчас завалит и дудки потом найдут. Напишут родителям, что пропал без вести, потому что в палатах такого нет». После бомбежки приходит в палату начальник госпиталя и медсестра, я их спрашиваю: «А почему же вы не проверили палаты при бомбежке?» Те в ответ спрашивают, чего это я не вышел, а куда же мне выйти, как будто они не знают, что я тяжело ранен, у меня только ноги целые, но сам негодный, меня даже с ложечки кормили. Схватился за скамейку и даже хотел заехать по этим наглым мордам, но сил не было. И тут же меня отправили в другой госпиталь, расположенный в Ровно. Там снова положили на второй этаж, несут меня, а я боюсь. Но здесь все было спокойно, никаких бомбежек, уже надо на перевязку к хирургу, сестра заводит меня к нему, и я вижу молодого парня, которому осколком ударило в мошонку и все оторвало там. Я бедный, а ему еще хуже. Врач как начал зажимать мне рану, я ему говорю: «Что ты делаешь, мне же больно!» та же катавасия произошла, что и в Ровно. Тогда из госпиталя позвонили на железнодорожную станцию, попросили задержаться состав с ранеными, потому что еще одного дурака к ним везут. Так что меня, так и не перевязанного, отнесли на второй этаж, медсестра сама перевязала рану, а санитарка обула. После чего привозят к вагону, а в нем осталось только одно место на второй полке, даже в коридоре все было забито. Сестрой в этом вагоне являлась Нина, она не знает, куда меня положить, говорю ей: «Я левой рукой обопрусь, а ты головой под сраку как дай, и десантник будет в люльке». Перевезли в госпиталь в городе Щорс.
Там несколько месяцев лечили, даже сделали операцию по удалению аппендицита, да еще и неудачно, два раза давал себя резать. А в третий раз взялся за костыль и перетянул им по спине начальника госпиталя. Начал бузить, а тут уже выздоравливающая команда в Чернигов собирается. В итоге меня в эту команду записали. Еле добрался до этого города, где попал в 8-й запасной стрелковый полк. Командовал нами полковник Сидоров, в первый же день приказал найти ему Басюла Гордея Гавриловича. Привели меня к комполка, тот спрашивает, что я там наделал в госпитале, что меня в штрафную роту просят отправить? Отвечаю: «Если врачи за войну всех жидов не смогли убить, то молдаван точно всех перебьют!» Он почитал справку из госпиталя, порвал к еб..ям, и приказал ехать в стрелковый полк в Киев, какой мне фронт, когда грудь до сих пор вся перевязана. Приезжаю с группой новобранцев в Святошино, распределили нас по подразделениям, попал в свою же роту ПТР, снова стал командиром взвода. Там же встретил 9 мая 1945-го года. За два дня до этого памятного дня я находился в карауле со своим взводом, мы патрулировали Киев, целый день и затем всю ночь ходили по улицам, ничего не было слышно, а потом на второй день, 8 мая, наша смена идет. И я со своим взводом уже домой топаю, сам по тротуару рядом, а взвод по проезжей дороге шагают. Смотрим, людей около радиорупоров стоит уйма, подходим, спрашиваем: «Что такое, тетеньки?» Те отвечают: «Ты что, не знаешь, война закончилась!» Прихожу в часть, говорю старшине, что Германия капитулировала, тот машет рукой: «Да нет!» Возражаю: «Посмотрите, что делается в Киеве, все дороги и все заняты людьми, они стоят около рупоров». Тут пришел командир роты и приказал уложить личный состав взвода отоспаться, пускай отдыхают. И все, я покормил их с караула и приказал выспаться.
В час ночи раздается крик: «Внимание, батальон!» Думаем, может быть, какая-то учебная тревога. Только построились, как отдается команда: «Слушайте сообщение Совинформбюро». Весь батальон поднялся, слышим о том, что Германия капитулировала. В это время из орудий стреляли так, что весь Киев как лампа светился, хоть иголку собирай. Вокруг крики и шум, сна нет, начали тут же готовиться к параду. Командир роты говорит, что комбат позвонил и сказал, что нужен взвод регулировщиков, а Басюл и его ребята только выспался, так что пусть идут в распоряжение заместителя коменданта города. Я со своим взводом прихожу туда, представляюсь. Расставил ребят с красными флажками согласно Уставу, каждый получили свой номер. Ну и все, ждем, и тут начался во второй половине дня парад, которым командовал Председатель Совета Министров Украинской ССР Никита Сергеевич Хрущев. Народу собралось на площади видимо-невидимо, все было забито. Командующий Киевским военным округом едет на машине, встречает его заместитель, сзади за машиной черный конь с белыми копытами, седло с золотом. Заместитель громко докладывает, что войска округа построены для участия в Параде Победы, после чего командующий из машины садится на коня. Дают команду, проходит парад. В конце к командующему подходит адъютант, забирает коня, а он садится на машину и едет на трибуну к Хрущеву. Красивый парад был. После празднования меня, как и многих других солдат, подхватили двое девчонок, так что я в часть вернулся только на второй день после Победы. Командир ругался сильно, елки-моталки, но ничего.
После говорю старшине, что мне надо на перевязку идти, тот в ответ: «Да что ты! Ты же еще раненный, куда надо, туда и иди!» Пошел в санчасть, развязали меня и перевязали, ну что же, по направлению иду в санбат, думаю, что же со мной будут делать. Оттуда привезли в какой-то киевский госпиталь. Он находился в одном из зданий на Крещатике, эта улица была тогда вся разбитая. Приходит ко мне в палату профессор, осмотрел, и говорит, зачем врачи дурные резали мне аппендицит, они никакой операции проводить не станут, будут парафином затягивать рану. И так я три месяца в этом госпитале был. Залечили, дай Боже одного профессору и другому. Спасли меня от смерти.
- Как кормили на фронте?
- Как приходилось. Тут командование не виновато, потому что полевая кухня где-то в тылу, а фронт не стоит на месте. Мы ведь в бою не о еде думаем, а о том, чтобы врага победить, так что, зачастую, что в отбитых траншеях поймаем немецкое, то и жрем. Если успеет наша кухня подъехать, пока бой не идет, то хорошо. А если вокруг стреляют, куда же нашим поварам пробираться. Уже когда чуть продвинемся вперед и начинаем наступать, то кухня тогда сразу же позади двигается, артиллерия уже за ней. А вот сто грамм даже перед атакой нам не давали, этого не было.
- Как мылись, стирались?
- Да какое там мыться. Стоит кружка с водой, выпьешь, и пошел дальше. На фронте не до мытья было, бой есть бой.
- Что было самым страшным на войне?
- Самое страшное для меня было не в бою, а на учебе. Третий прыжок с самолета. Не мог отделиться от троса, говорю инструктору: «Дай под задницу, чтобы я вниз пошел!» В итоге все-таки выпрыгнул, быстро открыл запасной парашют и сел на два парашюта. А бой есть бой, когда мы заняли первую линию обороны, целый месяц шли позиционные бои, пока мы не перешли в наступление. Но тогда не так страшно было, ведь мы наступали на немцев со всех сторон, и делали это весьма и весьма успешно.
- Как переносили ПТР на марше?
- На плече таскали первый и второй номера. Я же был вооружен автоматом ППШ всю войну, сперва были с круглыми дисками, а под конец в десантниках выдавали рожковые ППШ, они для войны намного лучше.
- По каким целям больше стреляли из ПТР?
- По бронетранспортерам и по дзотам. Уж если дашь зажигательной пулей в немецкий дзот, то там внутри все горит. Если ты точно попал, особенно новенькими пулями, никто живым не выберется.
Современное фото фронтовика на фоне Знамени Победы
Накануне празднования Дня защитника Отечества пожелаем бойцу здоровья и всего самого доброго !
